Шрифт:
Закладка:
С грозными криками через черный вход вбегали милиционеры, махали пистолетами.
– Всем оставаться на местах! Милиция!
Опомнились, мать их за ногу! Где были десять минут назад? Ждали, пока в здании само все утихнет?! Мы застыли, я скрипел зубами от злости. И вдруг с галереи стали палить из самопалов! Очевидно, окопавшиеся турки – не всех их еще вышибли. Трещали выстрелы. Штука опасная, если в упор, то может и застрелить. Менты заметались, хотя в них и не стреляли. Кто-то бросился к выходу, кто-то стал палить в белый свет. Вдруг охнула Гульнур, стоявшая рядом, согнулась, схватилась за живот, словно от острой боли в кишечнике. Я сначала не понял. Схватил ее за плечи. Она оседала, ее ноги подкосились. Подняла вдруг голову и посмотрела на меня с невыразимой мольбой. Я подхватил ее за талию, но она все равно падала, ноги не держали. Пыталась что-то сказать, но из горла выходил только хрип.
– Милая, ты что? – всполошился я. – Тебе больно? – Как-то затрясло, мурашки побежали по коже.
Я опустил ее на пол, положил голову на колени. Гульнур вздрагивала, искала меня глазами. Я по-прежнему ничего не понимал, бывает же такое – не может произойти то, что никогда не может произойти! Рука, державшая сумочку, безвольно свесилась. На животе расплывалось пятно. Вокруг меня стало как-то тихо. Видимо, уши заложило, как в самолете, когда он идет на посадку. Но турки с галереи уже не стреляли. Я потрогал живот Гульнур, он был мокрый и липкий. Поднял голову. Танцпол озарялся бледным светом. Наверху по-прежнему кружили два огонька – красный и синий. На дальней стороне танцпола стоял милиционер с пистолетом. Ствол дрожал, лицо стража порядка было растерянным, перекосилось. Он стремительно бледнел. Не молодой, не старый, мент как мент. То ли сержант, то ли младший сержант, я не видел. Шевельнулась Гульнур – я отвел глаза. Она все еще пыталась что-то сказать, судорожно вздрагивала. Но движения как-то затихали. Да ну, ерунда полная… Я снова повернул голову. На том месте, где стоял сержант, уже никого не было…
И вдруг дошло. Какой же я тормоз! Я взял Гульнур на руки, осторожно, стараясь не растрясти, пошатываясь, понес к выходу. Она не подавала признаков жизни, голова свесилась. Но у меня не было третьей руки, чтобы ее поддержать. Кто-то раскрыл передо мной дверь. В тамбуре воняло дымом, я не обращал на это внимания. На крыльце кто-то поддержал – я чуть не рухнул. Дошел до ближайшей поляны, положил Гульнур на землю
– «Скорую», вызовите скорее «Скорую»… – хрипел я. – Пожалуйста, вызовите «Скорую»…
Я стащил с себя куртку, расправил на траве. Осторожно переложил Гульнур. Она не шевелилась, глаза были закрыты. Мне кажется, кровь уже не шла. Хорошо это или плохо, я не соображал. Страшный факт еще не закрепился в голове. Я что-то шептал, целовал Гульнур в приоткрытые губы, на которых появлялась кровь, просил открыть глаза, не пугать меня… Гульнур не реагировала. Я больше ничего не видел и не слышал. Все, что произошло, было глупо. Может, я что-то неправильно понимал? Рядом кто-то опустился, даже не один человек, несколько. В стороне толпились другие люди. Милицейские сирены перестали орать. Меня тактично отстранил Холодов, склонился над девушкой. Обернулся, что-то произнес человеку за кадром.
– «Скорую» вызвали? – резко спросил я.
Холодов как-то стушевался.
– Андрюха, тут такое дело… – Он не смог продолжать, закашлялся.
– Какое дело?! – взревел я. – Пожалуйста, вызовите медиков, она живая, она должна жить…
– Вызвали, – бросил кто-то. – Уже едут. Все равно бы вызывать пришлось, там столько переломов…
Что они хотели сказать? Меня не волновали переломы других! Подбежала Инга Мориц, рухнула на колени перед Гульнур, склонилась. И вдруг завыла – тоскливо, на какой-то протяжной погребальной ноте. В эту минуту до меня и стало потихоньку доходить. Я приподнял Гульнур за плечи, прижал к себе ее голову, стал проваливаться в какое-то гнусное оцепенение…
Все это было нереально. Непроходимо глупый сон. Временами я возвращался в мир, потом опять погружался в какие-то несбыточные надежды. Временами посещали галлюцинации. Я не буянил, не бился в истерике, не грозился всех поубивать. Просто сидел, погрузившись в транс, гладил по голове свою девушку. В клубе за спиной проходили какие-то разборки, кричали люди, но это меня интересовало в последнюю очередь. Приехали медики, вместе с ними криминалисты – с ними шептались менты. Я не хотел отдавать им свою Гульнур, мычал, тряс головой. Меня держали за локти наши пацаны, чтобы я чего-нибудь не натворил. Но вся агрессия сошла, я превращался в растение. Меня отвели в сторону, а криминалисты возились с телом. Потом ее погрузили на носилках в машину и увезли. Возможно, меня допрашивали, но я совершенно не помню. Тоскливый колокольный звон звучал в голове. Я был настолько слаб, словно это меня подстрелили. Уйгур, еще кто-то проводили меня до дому, усадили на скамью у подъезда, сунули в рот сигарету. Частично я пришел в себя, понимал, что произошло. Жадно втягивая дым, выкурил одну сигарету, попросил вторую.
– Прими соболезнования, Андрюха, – мрачно сказал Уйгур. – Это так… не знаю, в общем, что сказать… Мамаю перебили позвоночник. Живой был, когда увозили, но пошевелиться не мог, только пальцы на одной руке дергались…
– Из турок кого-то задержали? – прошептал я.
– Нет, – мрачно отозвался Уйгур. – То ли не хотели, то ли уже сбежали. Наших несколько человек прибрали, но вроде должны отпустить… Андрюха, ты иди домой, тебе досталось. Мы с ментами сами разберемся…
Дома о происшествии уже знали – видно, сообщили сердобольные люди. Мама плакала. А когда я вошел, тоскливо завыла, обняла меня. Светка стояла с каменным лицом, ни слова не могла из себя выдавить. Отец вышел из комнаты, сгорбленный, потускневший, грузно добрался до стула, сел, закрыл глаза. Ощущение, что я сплю и вижу сон, пока не прошло окончательно. Иной раз я словно приходил в
