– То есть все нормально, Шефер? – спросил он. – Ничего не было?

– Вы о чем, товарищ старший лейтенант? – не понял я.

– Ну ты даешь. – Офицер милиции покачал головой. – Такая битва, фактически Куликовская, и не у кого спросить?

– Не понимаю, о чем вы. Если снова был анонимный сигнал, то это не к нам. У нас изнурительные тренировки, товарищ старший лейтенант, пацанам просто некогда хулиганить. Не хотите, кстати, получить пару уроков? Подтянем, так сказать, по рукопашке наши доблестные органы. Вдруг преступник в драку кинется?

Старлей покачал головой, одарил меня каким-то загадочным взором и неохотно двинулся к выходу. За ним потянулись остальные.

– Ты бы аккуратнее с такими предложениями, Шериф. – Холодов высунулся из-за боксерской груши. – А то, не ровен час, согласятся.

– Ну и что? – отмахнулся я. – И их пришьем, свои люди будут.

Двенадцатого июня у меня был день рождения. С некоторых пор этот день перестал казаться праздником. Я мечтал, чтобы все об этом забыли. Но мама не забыла, подарила мне часы – неплохие, с позолотой, видно, вбухала половину заплаты. Светка сунула рубашку – тоже неплохую, модную, с погончиками (явно мама дала денег), а еще привстала на цыпочки и чмокнула в щеку, пожелав расти большим и не быть лапшой. Уж последнее мне точно не угрожало. В этой рубашке я и отправился на «работу». Прозвищу Шериф она вполне соответствовала. Поначалу все было нормально, я сидел в своем «офисе», на меня никто не обращал внимания. Потом вошел Уйгур – какой-то торжественный, с коробочкой в руке, за ним – толпа. Первая мысль: переворот. Хунта берет власть. Вторая мысль: не забыли.

– Это самое, Шериф… – как-то издалека начал Уйгур. – В общем, мы тут подумали… Не будем мы тебе петь все эти гомосяцкие «бёздый». Кумекали, ломали головы – что можно подарить человеку, у которого есть все, кроме совести? – Уйгур заржал. – Шутка. И придумали. Вот смотри. Ты у нас Шериф, так?

– И че? – насторожился я.

– Ну как че? Мы же смотрим по кабельному всю эту американскую лабуду. Округ шерифа у тебя есть? Есть. Это наш район. Департамент шерифа есть? Есть. Скажем так, это клуб. Офис шерифа есть? А как же, мы в нем и находимся. А чего у тебя нет?

– Чего? – Я терялся в догадках.

– Мог бы и догадаться. А нет у тебя звезды шерифа, – торжественно объявил Уйгур, открывая шкатулку. – Вернее, уже есть. И ее мы тебе дарим. Со всей пацанской уважухой.

А вот это было прикольно и необычно. В коробочке лежала шестиконечная звезда, надраенная до блеска. Я осторожно ее вынул, стал разглядывать. Звезду сделали из металла, с напылением позолоты, выглядела как настоящая. Шесть лучей, все строго, никаких дурацких украшательств, только в центре барельеф, надпись готической вязью: «SHERIFF». Звезда смотрелась убедительно, имела приятную тяжесть. Я разглядывал ее, вертел, не отводя глаз.

– Пацаны, а ему нравится! – хохотнул Уйгур. – В натуре, нравится! В мастерской по заказу сделали. С душой, зацени. Сталь, позолота. Сзади застежка, можешь на себе носить или на стенку повесь, дело хозяйское.

– Ну спасибо, пацаны, – растроганно сказал я. – От души, правда…

Публика, оживленно переговариваясь, покинула каморку. Я сидел за столом, разглядывал подарок. Звезда мне нравилась, черт возьми! На груди носить, конечно, моветон, но стать украшением офиса она могла. Я встал, чтобы временно убрать звезду в сейф. В каморку заглянул Гарик Дадаев.

– На минутку, Шериф?

– Заходи хоть на две.

– И от меня отдельно прими. – Дадай протянул мне тонкую папку. Он заметно волновался. – Не знаю, как сказать, Шериф… Можешь в морду мне за это дать, можешь не давать, сам решай. Но что сделано… в общем, то сделано.

– Заинтриговал. – Я осторожно открыл папку. В ней лежал единственный лист формата А4. Бумага была белая, плотная. В горле пересохло. С наброска, сделанного карандашом, на меня смотрела Гульнур. Как живая! Лицо было выписано до последней детальки. Этот рисунок был лучше любого фото! Гульнур смотрела грустно, хотя и улыбалась. От нее невозможно было оторваться. Защемило сердце. Художник талантливо передал всю глубину ее глаз, загадочную улыбку Джоконды, овал лица, волосы, струящиеся с плеч. Такое ощущение, что Дадай хорошо ее знал. Но он не мог знать Гульнур, видел ее только раз, от силы два – на танцах в клубе, при отвратительном освещении. И чтобы так запомнить ее лицо…

– Блин, Дадай, ты гениален… – зачарованно пробормотал я.

– То есть в морду не дашь? – оживился Дадай.

– Издеваешься, какое в морду? – Чувства нахлынули, дышать стало трудно. – Спасибо, дружище… – Я обнял Дадая от избытка эмоций, оттолкнул. – Все, давай, топай, хочу один побыть…

Подаренный рисунок я вставил в офисный файлик и повесил дома напротив кровати. Сидел полвечера, смотрел. Сердце сжималось, в горле стоял колючий ком. Видимо, следовало дать Дадаю в морду. Боль к середине июня стала стихать, рана на сердце покрывалась рубцами. А теперь все начиналось заново – невыносимо гнобила тоска…

На следующий день поймали дилера, торгующего в районе наркотой. Иногда его здесь видели – мужик лет тридцати пяти, невзрачный, лысоватый. Подобную публику пацаны не трогали, на вид типичный люмпен, что с него взять? Фигура же оказалась сложнее, чем представлялось. Девчонка одного из парней заметила, как он прячет пакет за гаражами, быстро проверила, что там интересного. Оказалось, что белый порошок, явно не сахарная пудра. Гонца взяли на выходе из района, когда он собирался пересечь дорогу. Отбивался, кричал, что будет жаловаться в милицию. Потом стращал пацанов, тащивших его гаражам за школой, всевозможными земными и небесными карами, ссылался на грозные силы, стоящие у него за спиной. Я подошел, не поленился. Этот жалкий человечек нервно дергался, его глаза воровато бегали. В сумке обнаружили еще несколько пакетиков с порошком.

– Ба, да это же герыч, – попробовав на вкус порошок, заявил пацан с погонялом Шемяка, обучающийся в свободное от «мотания» время в химико-технологическом техникуме.

– Не трогайте, отдайте, – стал умолять пойманный с поличным преступник. – Вы представляете, сколько это стоит? Да вас же в порошок сотрут…

Этот дурень так и не понял, куда пришел. Все, что нашли, развеяли по ветру, втоптали в землю, а дилера бил лично я, причем долго. И никаких угрызений совести при этом не испытывал. Наркомании в СССР как бы не было, и вдруг появилась. Причем в больших масштабах. Наркота калечила людям жизни, от нее умирали пачками. Я старательно превращал физиономию торговца в отбивную. Глаза стали щелочками, рожа распухла, с разбитых губ сочилась кровь. Оба