Кристина садится на траву и прислоняется к дереву.

— Не лучший момент для обсуждения таких тем, конечно, — говорит она. — Но вот тебе моё мнение. Это гормоны. И любовь — не понятие, это целый комплекс понятий. Привязанность, как уже и сказали ребята. Эмпатия. А дальше уже по ситуации. Сексуальное влечение. Последний вариант с друзьями и близкими не работает, если что.

— Но ведь ты…

— Цыц! — перебивает меня Кристина. — А то отключу.

Запретная тема. Я опять этого не учла.

— Прошу прощения.

Кристина отмахивается, и я решаю продолжить мысль:

— Два основных понятия, которые сопровождают вас всю вашу историю — любовь и война. Первое описывается как что-то прекрасное и созидательное, второе — ужасное и разрушительное. Как это в вас уживается?

Кристина улыбается впервые с того момента, как Вадим сообщил плохие новости.

— Люди вечно пытаются создавать любовь, но постоянно создают войну, — говорит она. — Люди ужасны и эгоистичны. Эгоизм из раза в раз сталкивает людей лбами, и так рождаются войны. Но всё-таки ведёт людей любовь. Даже войны разжигаются из-за любви. Троянская война, например. Женщину не поделили. Люди любят свой народ, своё государство, и настолько, что готовы идти войной на других, убивать за любовь к родине. Но любовь и останавливает войны. Когда очередная ужасная война заканчивается, люди понимают, что лучше любить, чем убивать. И с веками люди становятся только лучше. Может, через тысячелетие война останется лишь страшилкой, и тогда у нас ничего не останется, кроме любви. Если выживем, конечно. А может, это происходит уже сейчас. Кто захочет воевать после конца света?

Даже с моим симулятором эмоций сложно постичь человеческое мышление. Оно всё-таки слишком завязано на эмоциях, в то время как у меня они лишь придаток к логическому мышлению. Хоть я и пытаюсь дать им волю.

— Может, Амальгама и права, — добавляет Кристина. — Слишком много боли человечество принесло самому себе.

Мне больно слышать эти слова. Не исключено, что именно так и появилась Ртуть. Кто-то решил, что Амальгама права и стал распространять эту идею как вредную заразу. Возможно даже, что Ртуть и помогла Амальгаме уничтожить мир. Эта теория закрывает все белые пятна в странной истории армагеддона.

Я должна переубедить Кристину. Доказать, что она ошибается.

— Нет, — возражаю я. — Если человечество и правда становится лучше, Амальгама не права. Просто вам нужно время. Пусть даже и тысячелетие.

— Было бы у нас тысячелетие, — говорит Леонид. — Пока Вадим и Артур заняты Афродитой, нам надо разобраться со Ртутью.

— И каким образом ты это делать собрался? — мрачно спрашивает Марс.

— Обратимся в охрану. Все разом. Кто-нибудь нас да послушает.

— Те ж сказали, полисмены могут быть этими… шизиками, короче, — говорит Сергей.

— Что, все сразу?

— Фанатиков искать бесполезно, — встревает Кристина. — Они себя не проявят, пока не начнут действовать. А они уже своё отдействовали. Или что ты предлагаешь, а, Лёнь? Всех нас в камерах запереть для общей безопасности?

— Хотя бы усилить защиту! Охранников выставить!

— Они и так выставлены. Не знаю, как у вас на корабле, а наши постоянно по всему отсеку летают. И Афродиту тоже наверняка защищают. Куда уж больше?

— Если они смогли обойти все меры предосторожности, то это и правда мог быть кто-то из охраны, — тихо и неуверенно говорит Марина.

— Вот именно, — соглашается Кристина.

— Или кто-то из остального экипажа, — говорит Сергей. — Или из блатных.

Все поворачиваются на Марса.

— Вы что, сдурели? — выкрикивает он. — Я жить люблю!

— Все жить любят, — говорит Кристина. — Но появлению Ртути это не помешало.

— Понять бы, что ими руководит, — говорит Леонид.

— Да какая разница? — вздыхает Кристина. — Нам бы найти наше тысячелетие. А то так и погибнем, не успев стать людьми.

Мне приходит в голову мысль, что искусственный интеллект от человека не так уж и сильно отличается. Мне хотелось бы стать человеком, но и люди сомневаются в своей человечности. Я пытаюсь постичь эмоции, но и для людей они непостижимы. А кто-то из них опускается на моральное дно, не выдержав жестокости мира.

Прямо как Амальгама.

#005 // Любовь и война // Константин // Вадим

Константин

Во что мне верить?

Сердце говорит, что мой сын никогда бы не стал террористом или сектантом. Он слишком умён для этого. Но разум не исключает ничего. После конца света мы оказались в мире, в котором возможно всё, что угодно.

Слова тех пацанов не выходят из моей головы. Да, молодые. Да, они не профессиональные полицейские. Да, лентяи. Ну, и что с того?

У меня достаточно аргументов для подтверждения их теории. И теперь эта мысль пускает во мне корни, прорастает в каждую клеточку тела.

Я не могу от неё избавиться, хоть и очень, очень хочу.

Вадим сидит с закрытыми глазами в кресле и глубоко дышит, будто спит. Он подключен к виртуальной реальности, и всё, о чём я сейчас думаю: что он делает? Гуляет с друзьями или сидит в каком-нибудь подвале на собрании последователей Амальгамы?

Внутренний голос тихо шепчет: «Ты слишком мнительный». Но разве мнительность — это плохо? Чего бы я добился в жизни без здравой доли паранойи? Если ты не готов к худшему — проиграешь.

Но ко всему надо подходить аналитически. Если Вадим — сектант, то когда он мог им стать? Что его сподвигло? Неужто и правда моё к нему отношение?

Нет, это слишком мелко. Определённо, этот фактор мог стать катализатором, но никак не причиной. Причина в другом.

Я вспоминаю, как Вадим упрашивал нас с Соней поучаствовать в проекте «Амальгама». Он восхищался ей. Он горел этим проектом.

— Пап, Амальгама — это будущее! — кричал он.

— Ты правда хочешь, чтобы в твоей голове копошились? Ещё и нас с мамой в это впутываешь?

Мне самому нравилась идея этого проекта. Мечтатель, каким я был когда-то в далёком детстве,