значение. А не те, кто погиб на этом пути.

«Единственная истина, которая имеет значение».

Профессор подзывает Марию ближе.

– Сходите к тому окну, где мы впервые встретились. Присмотритесь внимательней.

Как только она открывает рот для нового вопроса, в замке поворачивается ключ. Профессор прислоняется спиной к стене и закрывает глаза, Мария встает со стула, и в тот же миг дверь открывается, и на пороге возникают люди в черных сюртуках, словно они материализовались при одном лишь упоминании компании.

– Мадам.

Пугающе одинаковые, они входят и кланяются ей, и палата сразу становится слишком тесной, а стены сжимаются.

– Мы пришли проведать пациента, но, оказывается, у него уже есть посетительница, – говорит русский на превосходном английском, куда лучшем, чем у самой Марии. – Видимо, вы уже знакомы?

– Нет, я просто беспокоилась…

– У нас есть общие друзья в Петербурге, – вмешивается Профессор, не глядя на нее. – Пожалуйста, передайте им мои наилучшие пожелания.

Мария на мгновение теряется.

– Да, конечно.

Она чувствует на себе оценивающие взгляды Воронов.

– Я как раз собиралась уходить, Профессор немного устал.

– Ваша заботливость заслуживает одобрения. Мы не отнимем у него много времени.

Ее выпроваживают за дверь. Она пытается оглянуться на Профессора, но черные сюртуки скрывают его от нее.

Мария медленно бредет обратно через жилой отсек команды и останавливается в тамбуре перед третьим классом. Перед окном, у которого она повстречалась с Профессором, навалено еще больше коробок. Мария отодвигает их в сторону, молясь о том, чтобы не подошел кто-нибудь из команды и не просил, что она здесь делает. Наконец появилась ниша, и можно внимательно осмотреть окно, как советовал Профессор. Поначалу она не видит ничего особенного. И вдруг – вот он, в нижнем правом углу, такой неприметный, что с легкостью ускользает от взгляда, если не прижаться к стеклу вплотную. Его можно принять за простую царапину, но Мария безошибочно узнает флюгер в форме кораблика – символ Санкт-Петербурга и эмблему стекольной мастерской отца.

Мария замирает, а затем проводит пальцем по кораблику. Это все равно что увидеть отцовскую подпись. После всего, что об отце говорили, после обвинений и скандалов компания оставила те самые стекла, которые, по ее словам, оказались негодными. Из-за которых Запустенье проникло в поезд.

И это доказывает, что компания оклеветала отца. Или же проявила опасную беспечность – в любом случае этого хватит, чтобы поквитаться с ней и очистить доброе имя…

Но в голове вдруг звучат эхом слова Профессора: «Вам известно, насколько могущественна компания?.. Это единственная истина, которая имеет значение».

Она смотрит на кораблик. За окном на земле и над утесами потрескивает голубоватый огонь. Небо вдалеке темнеет.

Гроза

Погода в Запустенье непредсказуема. Летом ясное голубое небо вдруг заволокут снежные тучи, пойдет дождь или повиснет в воздухе мелкая изморось, и, если присмотреться хорошенько, можно разглядеть невероятные узоры из капель. Или обезумевшая гроза внезапно накинется на равнину и тотчас развеется, оставив после себя безоблачное небо. Аня Кашарина рассказывала, что Вэйвэй родилась в грозу и раскаты грома заглушали крики ее бедной матери. «А ты как будто слышала зов бури и рвалась в этот мир, хотя твоя мать покинула его». Любой из команды печально покачает головой, говоря о матери Вэйвэй. В их рассказах она красавица, но никто не сумел описать так, чтобы Вэйвэй могла представить ее живой. Иногда она думает, что тоже должна печалиться, но не может вызвать в себе нужных эмоций.

«Это потому, что в твоих жилах течет машинное масло, а не кровь, – говаривал ей Профессор. – Потому что ты „дитя поезда“. А поезд не может плакать или жаловаться, он просто катит дальше».

Вэйвэй снова чувствует укол вины: она до сих пор не навестила Профессора. Вот только ноги отказываются нести ее к лазарету. Невыносимо видеть, как он отворачивается от своего дела, мучительно думать, что этот рейс может стать для него последним. У него у самого машинное масло вместо крови. Масло и чернила.

Рано утром ее будят и отправляют на дежурство, помогать стрелку в башне. Всю ночь гроза преследовала экспресс; бушующий клубок туч то и дело разрывали вспышки молний.

В башне не горит ни одного огня, виден только сгорбленный силуэт Олега в серебристом полумраке. Стрелок коротко кивает девушке и протягивает полевой бинокль. Вблизи грозовые тучи кажутся отяжелевшими от дождя. «Пусть они лопнут и пропитают землю холодной водой», – думает Вэйвэй.

Эти мысли напоминают о сухости во рту и давно не мытом теле. Может ли пыль Запустенья попасть в легкие? Не начались ли внутри изменения? Чтобы проверить, Вэйвэй ощупывает пальцами лицо – вот так же в детстве она трогала шатающийся зуб. Но может ли она почувствовать? Вэйвэй теперь сомневается в этом. Не уверена, что с ней все в порядке, по крайней мере после предыдущего рейса. Утрата воспоминаний так же болезненна, как утрата ноги.

Она видит, как растут и выгибаются тучи, дивным образом подражая скопищу птиц над башней картографа. Они будто стараются подплыть ближе, поравняться с поездом.

– Оружие тут мало поможет, – говорит Олег.

Если только прострелить тучу насквозь, чтобы из нее полился дождь.

– Капитан поднималась сюда? – спрашивает Вэйвэй.

– Ненадолго, – отвечает Олег после секундной паузы. – С час назад. Сказала, что идет в машинное отделение.

– Как она выглядит?

Стрелок вздыхает:

– Как капитан поезда, который пытается убежать от грозы, несмотря на нехватку воды.

Утром пассажиры жалуются на беспокойный сон. Грозовые тучи приближаются, небо мерцает голубоватыми вспышками, как будто отражая пламя Валентинова огня. Кажется, буря сотрясает экспресс, проверяя на прочность. Вот бы пошел дождь! Тогда ужасное напряжение спадет. Тогда появится вода, чтобы утолить жажду поезда, и тот протянет еще немного, и доберется до источника, и одним страхом станет меньше.

Вэйвэй избегает появляться в первом классе, не желая объяснять в который раз, что от нее ничего не зависит, – к сожалению, вентиляторы не могут крутиться быстрей и воды со льдом совсем нет. Пассажиры третьего класса хотя бы не настаивают на разговоре с начальством, а только брюзжат или ругаются нехорошими словами. Им жарко; вид у них нервный и несчастный; они задергивают занавески на окнах, чтобы спастись от непонятного света. «Ничего особенного, – говорит им Вэйвэй снова и снова. – Такая уж в Запустенье погода, мы к ней давно привыкли».

Но все понимают, что Вэйвэй лжет, и девушка замечает, как они отворачиваются, злясь на собственную беспомощность.

К ней подбегает мальчонка, и у Вэйвэй падает сердце. Волосы у малыша прилипли ко лбу, круглые глаза полны слез.

– Моей маме совсем плохо, пойдем со мной, пожалуйста.

Он тянет Вэйвэй за руку, она неохотно идет за ним и видит его мать, сидящую на нижней койке; вокруг разбросаны дорожные пожитки.

– Что ей нужно? – причитает женщина. – И как нам это понять?

Она сидит спиной к окну, зажав уши руками. Мальчик осторожно