Пока Плюм мешкал посреди улицы, не зная, как лучше поступить, дожидаться ее или нет, на башне пробило полдень, и он решил вернуться в трактир – наступило время обеда. По дороге он опять начал сомневаться, правильно ли истолковал произошедшее. А что если это снова намек такой был, мол: «догони!» – а он и не скумекал… И она сейчас сидит там в проулке, разочарованная его недогадливостью. Плюм даже остановился, заколебавшись, и обернулся, но в итоге раздраженно выковырнул застрявший в зубах еще со вчерашнего дня кусочек мяса, доел его и продолжил путь: что он ей, мальчик какой в салки играть?! Э, нет, он человек солидный и уважаемый, любого спроси. Развела тут брачные танцы! Чувства его на прочность вздумала проверять, чертовка! Тут впору задуматься, стоит ли она вообще того…

Разумеется, в нем просто говорили досада и разочарование: Эмеральда Бэж определенно стоила того, чтобы сигать за ней в подворотню, и Плюм это прекрасно понимал.

* * *

– Он еще там? – спросила Эмеральда у Габриэллы, спрятавшись за стену дома и обмахиваясь платочком.

Ее грудь бурно вздымалась, и надушенный кружевной лоскут служил последней преградой меж нею и обмороком.

– Да откуда ж мне знать, госпожа? Я ж рядом с вами стою.

– Так пойди и посмотри, глупая гусыня! – прошипела Эмеральда, подталкивая ее к краю стены.

Габриэлла, всем своим видом выказывая крайнюю степень обиды, высунула голову.

– Ну что там? – в нетерпении воскликнула Эмеральда. – Скажи же, не томи! О, я чувствую, что этот ужасный человек меня не оставит! Он будет преследовать меня, как рок, как злая судьба… Я ощущаю себя такой беззащитной пред ним – трепетной голубкой, запутавшейся в силках грязного браконьера, и…

– Все, можете вылезать, он ушел.

– Как ушел? – резко спросила Эмеральда, недовольная тем, что ей помешали чувствовать себя трепетной голубкой, а еще уязвленная, что от нее так легко отступились. – Ты уверена?

– А, нет, погодите, остановился…

Эмеральда сжала платочек.

– О, Боже! Он сейчас двинется сюда, я это чувствую, я знаю! О, небеса, за что мне такие муки!

– Погодите: развернулся… шагнул в нашу сторону, нет, снова остановился… поковырял в зубах… Ага, все, вот теперь точно ушел.

Эмеральда, которая уже прицеливалась, как бы половчее лишиться чувств, чтобы не измять платье и не растрепать прическу, испытала одновременно облегчение и разочарование. Разумеется, этот Плюм – самый ужасный и грубый человек, с каким ей доводилось иметь дело, но неужели он думал, что ее крепость так легко падет?

– Идем, Габриэлла, – сказала она, подбирая юбки и направляясь в сторону дома. – Нам неинтересны те, кто не готов к длительной осаде.

– К чему, госпожа?

– Неважно, просто запомни: если господин Плюм еще хоть раз явится на мой порог, дверь для него навеки закрыта!

* * *

Плюм вернулся в трактир, все еще одолеваемый сомнениями. И, дабы окончательно их развеять, направился в подвал. На середине спуска свесился через перила и гаркнул в марево пахучего пара, перекрикивая грохот кастрюль:

– Сангрия!!

Жена вынырнула из желтоватого облака, распространяемого подливой из выдры, и вытерла руки о передник:

– Чего тебе?

– Что могло бы заставить тебя убежать от меня? Ну, прям вот тотчас?

– От тебя, мой Плюмчик? – Сангрия на минутку задумалась и уверенно сказала: – Малая нужда.

Плюм довольно крякнул. Значит, не ошибся.

– А что это у тебя в руках? – спросила вдруг Сангрия.

Только тогда он вспомнил, что все еще держит в руках букет. Он снял газетку и протянул его жене.

– На вот, держи, цветы тебе принес.

Сангрия аккуратно сложила газетку, решив, что в нее, пожалуй, еще можно будет завернуть устрицы на вынос, и взяла изрядно помятые азалии.

– Надеюсь, ты на них не потратился? – спросила она, сдвинув брови.

– Совсем сбрендила? – возмутился Плюм. – Когда это я за траву деньги платил?!

– Так, значит, из сада сестер Крим? – проницательно заметила Сангрия.

Умная она все-таки у него баба!

– Откуда ж еще, – хмыкнул Плюм. – Помог, можно сказать, у них этих сорняков пруд пруди.

– Вот это мой муженек! – одобрила Сангрия и блаженно зарылась лицом в букет.

Глава 16, в которой Твиле сначала ужасно страшно, а потом ужасно стыдно

Твила проснулась резко, как от толчка, не понимая, что ее разбудило, и села на тюфяке. Сперва она решила, что пробудилась от какого-то звука или потому, что в комнате кто-то был. Однако, оглядевшись, поняла, что она в каморке одна: серый утренний свет струился в окно, заливая чердак, скудная обстановка проступала холодными силуэтами. Уже начало светать, но теперь, когда ей больше не нужно было спозаранку мчаться в прачечную, Твила вставала намного позже, вместе с остальными.

Она едва успела задуматься, что же ее все-таки разбудило, как тело сжалось от полузабытого ощущения: низ живота свело судорогой, как бывает, когда стоишь в холодной воде, а в следующий миг из нее вылилось что-то горячее. Твила перевела взгляд вниз, на тюфяк, и тут же вскочила. На том месте, где она только что сидела, расплывалось огромное и влажно поблескивающее пятно цвета пролитой киновари. В приглушенном утреннем свете оно казалось неестественно ярким. А потом оно прямо на глазах начало впитываться в холщовую ткань.

Твила вскрикнула и, окончательно проснувшись, отбежала и вжалась в стену. Вслед за ней по полу протянулась дорожка алых капель, по ногам что-то текло, низ живота продолжало тянуть. Она попыталась задрать сорочку и заметила спереди на белом хлопке такое же огромное красное пятно. Нет-нет, этого не может быть, неужели снова! Мысли вмиг спутались, губы задрожали, на глазах выступили слезы. Как это могло случиться? Только не сейчас, не теперь, когда все только начало налаживаться!

Внизу послышался шум, кто-то распахнул дверь, и на лестнице застучали шаги:

– Твила!

Мастер. Похоже, его разбудил крик.

Твила в ужасе заметалась по чердаку, то порываясь перевернуть тюфяк, чтобы скрыть пятно, а заодно и следы на полу, то хватаясь за сорочку. Успеет натянуть платье или нет? Не успела. Топот замер прямо за дверью, мастер взялся за ручку…

– Твила, что там слу…

Твила метнулась к двери и навалилась на нее всем телом, как раз вовремя, чтобы помешать ему войти.

– Ничего, – пролепетала она, – в-вс-се в порядке, правда, все хорошо, очень хорошо. Мне просто приснился плохой сон, да, сон. Простите, что разбудила.

– Еще раз повторишь, что все хорошо, и я всерьез обеспокоюсь. От сна так не кричат.