– Как хочешь. – Даффодил пожал плечами и выкинул смятые цветы за соседний забор. – А ты и правда скучная.

– Ну так найди себе нескучную.

– Не хочу, хочу тебя развеселить.

– Наверное, мы по-разному веселимся, – тихонько отозвалась Твила.

Ей хотелось уже дойти до дома, и чтобы он отстал, но дорога под ногами будто двигалась в обратную сторону, и она не шла, а топталась на одном месте.

– Эгей, смотри, кто там! – Подмастерье вскинул голову, тыча пальцем вперед, в шедшую им навстречу фигуру, и вдруг запел писклявым голоском:

Зовусь я дурочкой, Дитем, все подают мне корки;

Хожу босой, чтобы росой не замочить опорки.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?[18]

Твила вгляделась в шедшего им навстречу и узнала Дитя.

– Не надо! – Она почти повисла на руке Даффодила, пытаясь отвести его палец вниз. Ей это никак не удавалось. – Она же услышит!

– Ну и что? – удивился он и, махнув на Дитя, сказал, не понижая голоса: – Она же убогая, все это знают, и сбежала из дурки.

– Не говори ерунды! Зачем ты так?

– Это правда: глянь, вишь, у нее на ногах следы? Это их там на цепь сажают, как собак, и бьют, чтобы вылечить, – по-другому с психами никак. Но, видать, мало били, раз сбежала. И чего ты так вскинулась? Какое тебе до нее дело?

– Она моя подруга, – твердо сказала Твила, – и если хочешь и дальше со мной общаться, больше так не делай.

– Да ладно тебе, – неуверенно протянул Даффодил. – Видел я, конечно, пару раз, что шушукаетесь и куда-то вместе бегаете, но ты же это не всерьез… кстати, куда бегаете-то?

– Да так, на болото, – рассеянно ответила Твила, глядя на быстро приближающуюся подругу. Та шла, помахивая, как обычно, корзинкой и отрешенно улыбаясь.

– На болото? Во даете! И… каждый день, что ль?

– Ну, почти.

– И всегда вдвоем?

– Да нет, бывает, и одна хожу. – Твила едва его слушала.

– А когда… – Но тут он осекся, потому что Дитя поравнялась с ними и поздоровалась.

Даффодил сквозь сжатые зубы процедил в ответ что-то, больше напоминавшее плевок, и, сунув руки в карманы, принялся оглядывать крыши соседних домов, видимо, чтобы никто из случайных прохожих не подумал, что он с ней разговаривает.

– Мне понравилась песня, Даффодил, споешь еще для меня? – произнесла Дитя, миролюбиво улыбаясь.

Зная подругу, Твила не сомневалась, что та говорит искренне. Но Даффодил повернул к ней обескураженное лицо и подозрительно сощурился:

– Я те че, Валет, серенады петь? Вон Лубберта попроси, самое то тебе в пару! – Потом повернулся к Твиле и кивнул: – Ну, бывай! – и поспешил дальше по улице.

На углу он едва не столкнулся с Дымовенком. Юный трубочист обычно носился по улицам так быстро, что почти оставлял за собой чумазый след, как угольный карандаш на бумаге. Оба повернулись к ним и хором завопили:

С тех пор сама свихнулась я, нет повести нелепей;

И плеткой стали бить меня, и заковали в цепи…[19]

И тут Дитя ее удивила: девушка запрокинула голову и, набрав в легкие побольше воздуха, завыла, совсем по-волчьи. Песня в конце улицы оборвалась, Даффодил и Дымовенок растерянно вытаращились на нее. Дитя же как ни в чем не бывало перевела дух и подмигнула Твиле. И вместо того чтобы стоять и пораженно молчать, или одернуть подругу, или сделать вид, что рассматривает крыши, она вдруг тоже задрала голову, и в следующую секунду уже два голоса взмыли над улицей. Где-то ставни распахнулись, где-то с треском закрылись, кто-то цыкнул, кто-то опрокинул прямо из окна ведро мыльной воды, но слишком далеко, чтобы до них достать.

Краем глаза Твила увидела, что те двое скрылись в проулке, и только тогда прекратила выть. Дитя тоже перестала. Они переглянулись и весело расхохотались.

– Я иду с работы. – Дитя кивнула на свою набитую камнями корзинку.

– А я на работу. – Твила махнула своей.

– Ты теперь не в прачечной?

Казалось, Дитя мало удивилась.

– Нет, у меня новая работа, вечером расскажу. Сегодня ведь как обычно, на закате?

– Ага.

– Ну, увидимся!

И каждая направилась к себе. По дороге Твила думала о том, что сумасшедшей быть гораздо веселее. По крайней мере, самое худшее, что могут сказать: да она сумасшедшая! И будут держаться подальше.

Прибежав домой, она хотела сразу броситься наверх, чтобы приступить к работе, но тут из кабинета вышел мастер и окликнул ее:

– Твила, к тебе приходили.

– Да, знаю, Даффодил…

– Знаешь? – удивился он, а потом нахмурился. – Я не хочу, чтобы ты его приглашала.

– А я и не приглашала, – поспешила заверить Твила. – Я не знала, что он придет.

– Хм, ясно. Мне этот парень не нравится, пообещай, что не будешь искать встреч с ним.

Твила сперва хотела запротестовать (не потому, что собиралась искать встреч с Даффодилом, – тут она отчего-то разделяла мнение мастера, – просто запреты сами по себе вещь неприятная), но передумала и с легким сердцем дала ему это обещание.

* * *

Тучный Плюм нес Эмеральде шикарный букет азалий – нарвал по дороге в саду сестер Крим: дурищи не озаботились даже забор мало-мальски нормальный поставить. Не то чтоб ему жалко было потратиться на Эмеральду (э, нет, такая девчонка дорогого стоит!), просто это дело принципа. Людей нужно наказывать за их беспечность, только так их можно чему-то научить! Да и бережливый мужик – оно в хозяйстве ценно. Плюм старательно обернул цветы газеткой, в которой раньше была треска, дабы уберечь их от непогоды и нескромных взглядов.

Не дойдя до ее улицы, он увидел знакомую фигурку и чрезвычайно обрадовался. Она как раз переходила дорогу, аккуратно приподняв подол и укрываясь под зонтиком, который несла над ней компаньонка. Сердце екнуло, ударившись о букет, который Плюм прижимал к груди. Даже с такого расстояния он, казалось, мог видеть ее длиннющие и мягкие, как метелочки, ресницы, фарфоровые щечки с нежными пятнышками румянца и сложенные вишенками губки…

Изыскивая способ обойти лужу, Эмеральда повернула хорошенькую головку в его сторону, кудряшки качнулись, глаза, и без того огромные, томно раскрылись, потом распахнулись, затем расширились… Плюм сделал шаг ей навстречу… и тут она внезапно подобрала юбки и, нимало не заботясь о лужах, сиганула в ближайший проулок, скрывшись за стеной дома. Плюм оторопел. Придя в себя, он первым делом рассердился, решив, что она таким вот обидным способом выказывает свое пренебрежение, но тут же успокоился, сообразив, что ей просто