подъехал к берегу, все бросились к нему. Психолог тоже не остался на месте. Увидев потерпевшего, дрожавшего от холода, он чуть не вскрикнул, но вовремя удержался. Это был Юрий Ряшенцев. Борис Дмитриевич бросил на Дмитрия удивленный взгляд и принялся помогать следователю.

– Осторожно, осторожно! – причитал он. Лихуте казалось, что предприниматель переигрывает, но, похоже, друзья этого не заметили. По выражению их лиц психолог видел: никто из них не рад новичку. Лазебников, Панарин-старший и Нечипоренко стояли, запрокинув головы, брови их сдвинулись к переносице. Это говорило об агрессии. Но почему мужчины так восприняли спасение человека? Или их поведение объяснялось нежеланием, чтобы кто-то вторгался в этот обособленный от Большой земли мирок? Ряшенцев, почувствовав под ногами твердую почву, окинул каждого коротким, но внимательным взглядом. Он, казалось, уловил настроение, господствовавшее среди приятелей Истомина. Его синие губы растянулись в улыбке. Если Юрий играл страдающего человека, то делал это превосходно.

– Я хочу попросить у всех прощения, что нарушил ваше спокойствие. – Он задыхался и запинался, как человек, недавно стоявший на волосок от гибели. – И надеюсь, что долго здесь не задержусь. Как отсюда можно выбраться?

– Даже не думайте об этом, – запротестовал Борис Дмитриевич. – Что же касается нашей честной компании, вы нам не мешаете. Здесь много места.

Ряшенцев вдруг закашлялся, и Дмитрий снова подумал о его актерских способностях. Впрочем, кто знает, может быть, он действительно был близок к смерти? Сколько человек способен пробыть в такой холодной воде?

– И все же мне нужно идти, – каждое слово давалось следователю с трудом. С мокрой одежды ручьями стекала вода. – Здесь можно добраться до Мидаса по суше? Если сможете, одолжите мне сухую одежду. Я верну, обещаю.

Истомин положил руку ему на плечо:

– Ну посмотрите на себя, куда вы пойдете? Мы вас никуда не отпустим, правда, друзья?

Первым от компании отделился Федор.

– Разумеется, мы никого никуда не отпустим, – поддержал он Истомина. – Милости просим к нашему шалашу. Мы как раз ели шашлык и пили вино. Думаю, глоток хорошего сухого вам не помешает.

Юрий старался унять дрожь в руках.

– О таком я не смею и мечтать, – проговорил он, стуча зубами.

– Верно, верно, Федя, молодец, – похвалил его Борис Дмитриевич. – Веди гостя к столу. – Он вдруг хлопнул себя по лбу: – Вот я старый дурак! Вы просили одежду. Одну минуту. У меня тут целый сундук старых костюмов.

Юрия еще сотрясал озноб.

– Я только выпью горячего чаю и уеду обратно. Скажите, как можно добраться до Мидаса?

– На чем? – иронически заметил Илья. – На вашей лодке? Насколько я понял, она благополучно затонула. А по суше… Долго же вам придется идти без машины.

– Но… – попытался произнести следователь, но Лазебников перебил его:

– Этот человек, – он указал на Бориса Дмитриевича, – хозяин Острова. Вы попали в частные владения. И теперь, – Илья перешел на трагический шепот, – он вправе решать вашу судьбу.

Истомин обнял Юрия за плечи:

– Идемте в дом. Я дам вам одежду. А потом – прошу к столу. Шашлыки, наверное, совсем остыли. А глоток хорошего вина вернет вас к жизни.

Глава 26

Нейстрия, Суассон, 568 год н. э.

Галесвинта мерила шагами комнату и в отчаянии заламывала белые руки. Она уже несколько недель думала о том, что ей делать. Хильперик был нежен с ней около месяца, а потом совсем охладел, и она догадывалась о причине. Нечестивая Фредегонда, прикинувшаяся ее подругой, делала все, чтобы вновь завладеть королем, и это у нее получилось. Галесвинта несколько раз пыталась поговорить с мужем, однако он ссылался на неотложные дела и все реже заходил к ней в спальню. При мысли о его холодности и нежелании исполнять супружеский долг бедняжка опустилась на холодную кровать и, закрыв лицо руками, зарыдала. Вероятно, ее рыдания услышали в коридоре, и вскоре король с солнечной улыбкой вошел в темную, мрачную, душную комнату, соответствующую настроению королевы.

– Что случилось, дорогая? – озабоченно осведомился он, но Галесвинта чувствовала в его словах вежливость – и только. Как хотелось вернуть то сказочное время, когда он признавался в любви и горячо ласкал ее! Как же быстро все изменилось!

– Я полагаю, вы сами должны понимать, в чем дело. – Она вскинула голову, думая, что королевской дочери не пристало унижаться даже перед мужем-королем.

Он пожал могучими плечами:

– Не догадываюсь. Объясните мне.

– Я понимаю, что не могу молить о вашей или чьей-либо любви, – вымолвила она, с трудом подавляя рыдания. – Но оказывать мне уважение – это ваша обязанность, не так ли?

Король тяжело опустился в кресло.

– Вы постоянно говорите, что я вас не уважаю. Позвольте узнать, в чем это заключается?

– Вы снова связались с этой девкой, почти не навещаете меня даже по ночам, я постоянно одна. – Ей уже не удалось сдержать слезы, потоком хлынувшие из голубых глаз. – Этим вы причиняете мне боль. Я вижу, что вы разлюбили меня, и прошу отпустить меня к отцу.

Хильперик поднялся, сжал губы, подошел к окну – единственному в комнате жены – и дернул занавеску. Слезы Галесвинты давно его не трогали, даже раздражали. Королева была права: через несколько месяцев брака он снова сошелся с Фредегондой. По ночам, лаская ее белую, как лебяжий пух, нежную кожу, король невольно сравнивал любовницу с женой, и это сравнение еще ни разу не оказалось в пользу законной королевы. Его не тянуло к супруге, он хотел только зеленоглазую фею и ждал ночи, чтобы забыться в ее объятиях, вдохнуть пряный запах черных волос. Конечно, лучше всего было бы отпустить Галесвинту