«Да, мне ничто не помешает стать законной королевой, – подумала Фредегонда. – А если ты опять откажешь мне в этом, я снова что-нибудь придумаю. Если же ты изменишь мне, как изменял Аудовере и Галесвинте, я убью тебя».

Она увидела, как на глазах меняется выражение лица короля – равнодушное и даже довольное, оно становилось скорбным: нужно было изображать безутешного вдовца.

– Будем готовиться к достойным похоронам, – сказала она нарочито громко, но сенешаль с презрением посмотрел на нее: он догадывался, что королевская любовница приложила руку к гибели госпожи.

– Конечно, мы похороним ее достойно, – пообещал Хильперик и, попрощавшись с ней глазами, зашагал к комнате жены.

Галесвинту похоронили через два дня в королевской усыпальнице в часовне. Фредегонда и Хильперик, уже не думая о правилах приличия, стояли бок о бок у гробницы несчастной и касались друг друга руками. Когда епископ закончил читать молитвы, горящая лампада, висевшая над последним пристанищем несчастной, вдруг закачалась. Люди переглянулись: в этой тихой обители не было ветра, но веревка тряслась, будто кто-то нарочно раскачивал ее. Хильперик вздрогнул – веревка оборвалась и упала на каменный пол часовни. Твердые, плохо выделанные камни раздвинулись и будто поглотили ее, не оставив на месте падения даже маленького пятнышка. Фредегонда вскрикнула. Она увидела в этом знак, плохой для себя, и подумала, что Господь, зная о ее сделке с Дьяволом, дает понять, что обязательно покарает за грехи. В суеверном страхе женщина прижалась к своему любовнику и почувствовала, как дрожало его мужественное тело. Хильперик думал о том же самом – что это убийство не останется безнаказанным.

Глава 27

Крым, наши дни

– Держите, – Богдан кинул Ряшенцеву полотенце. – Пока ничего лучшего у нас нет.

– Спасибо, – следователь накинул его на плечи. – Спасибо вам. И извините меня, пожалуйста.

Борис Дмитриевич и следователь отсутствовали пять минут, а потом все вернулись к столу. Хозяин одел нового гостя в немного потертый, но довольно приличный спортивный костюм и серую ветровку с белыми разводами.

– Налетайте, друзья, – провозгласил Истомин.

Панарин-старший скривился.

– Кто теперь станет это есть? – процедил он и вытащил из бокала порыжелую хвою сосны. – Разве волкодав Богдана? Я не ем залежалое мясо и не пью застоявшееся вино.

– Тогда ступай налови себе рыбки, – предложил хозяин. – А мы продолжим наше пиршество. Или кто-то хочет последовать его примеру? Петя, удочки в большой комнате.

Петр покраснел и отвернулся. Его брат не мог скрыть своей радости. Наверное, впервые в жизни Пете указали на дверь, пусть даже и очень деликатно.

– Иди, иди, Петя, – промурлыкал он. – Я тоже с удовольствием поем рыбу, которую ты поймаешь.

– Заткнись! – Панарин-старший сплюнул еще раз и, усевшись на свое место, надел на вилку кусок шашлыка, подул на него, сгоняя пылинки, и принялся демонстративно жевать.

– Угощайтесь, – Истомин придвинул гостю блюдо с шашлыком. – Надеюсь, вас не пугают некоторые неудобства?

– Я неприхотливый. – Следователь взял шампур с мясом и откусил кусочек. – Слушайте, ваш шашлык божественно вкусный.

– Богдан, принеси еще одну рюмку, – распорядился Борис Дмитриевич. – Сейчас вы запьете их «Алиготе», и вам они покажутся еще божественнее.

Сторож быстро выполнил просьбу хозяина. Федор услужливо наполнил рюмку:

– Пейте.

– Тост, – потребовал Лазебников.

– Позвольте, я скажу, – Истомин встал со скамейки. – Мы уже выпили за дружбу. И теперь, как мне кажется, мы должны вспомнить про милосердие и доброту. Как сказал когда-то известный писатель Голсуорси, «доброта – качество, излишек которого не вредит». Правда, Петя?

Панарин-старший вздохнул и улыбнулся:

– Черт с тобой. Давайте за доброту. – Он опрокинул рюмку и уставился на Ряшенцева. Юрий не стушевался под пристальным взглядом недоброжелателя.

– Как же вас так угораздило? – поинтересовался старший брат. Следователь виновато развел руками:

– Сел в лодку, думал покачаться на волнах и поймать пару рыбешек, но ветер отнес меня далеко от берега.

Петр прищурился:

– Это верх неблагоразумия. Черное море в марте часто штормит. Вас могло унести в Турцию.

– Разморило, – признался Юрий. – Каюсь, грешен. Задремал малость, а когда проснулся – глянь – уже вон где!

Панарин сверлил его глазами. Взгляд сбоку, уголками глаз, демонстрировал скептическое настроение, недоверие, выражал сомнения. Впрочем, недоверие чувствовалось и в его голосе.

– Странно, как вам удалось задремать, – проговорил он.

– А я так не вижу ничего странного, – вмешался хозяин. – Легкое покачивание всегда вызывает дремоту.

– Ну, ей-богу, так и было, – попытался оправдаться Ряшенцев, однако Панарин отвернулся от него, всем своим видом говоря: «Ага, так мы тебе и поверили». Лихуте стало не по себе. Он видел: Петр подозревал следователя во лжи, словно знал, что тот появился на Острове не случайно. А если Панарин-старший укрепится в своем мнении, то сделает все, чтобы помешать Юрию работать. Значит, прощай, расследование!

– Ну что ты пристал к человеку? – Истомин снова спешил на помощь. – Кушайте, голубчик. Как, кстати, вас зовут? Вы нам не представились.

– Юрий, – бросил Ряшенцев и протянул хозяину руку: – Огромное спасибо, что приютили меня. Поверьте, я найду способ не задерживаться здесь.

– Да уж найдите, будьте так любезны, – пробормотал Петр. Борис Дмитриевич снова не выдержал:

– Хватит! – он ударил кулаком по столу. – Юрий – мой гость и уедет отсюда только вместе со мной. Если кому-то не нравится мое решение, может сам убираться отсюда. Кстати, – он повернулся к майору, – мы тоже тут не задержимся. Завтра после обеда мы вернемся в Мидас. Не возражаете?

Панарин-старший ответил за гостя:

– Да бог с тобой, Борис. Кто же осмелится оспаривать решения хозяина? Никто, даже если все видят, что он может пожалеть о таком решении.

Ряшенцев робко взглянул на Истомина. Никогда еще Дмитрий не видел его таким робким и застенчивым.

– Мне действительно лучше уехать, – пробормотал он. Борис Дмитриевич покачал головой:

– Об этом не может быть и речи. Оставайтесь и чувствуйте себя как дома.

Нечипоренко захлопал в ладоши:

– Ай да Боря, браво! Ты всегда умел настоять на своем.

Гости снова принялись за шашлыки, и вскоре с ними было покончено. Истомин посмотрел на часы.

– Что касается меня, –