Соколу что-то отчётливо мешало спать. Этот шум словно пробирался в самый мозг, нарастал и неприятно ударял по барабанным перепонкам. Он перевернулся на бок, но звук, никуда не исчезая, продолжил доставлять дискомфорт.

Сокол, издав недовольный рык, с трудом разлепил глаза и утонул во тьме, в которой он ничего не видел.

Значит, сейчас до сих пор была глубокая ночь. Теперь шум, царивший в палатке, приобрёл более явственные очертания — храп. Это был ненавистный храп, от которого Сокол снова проснулся!

Придушить и скинуть со скалы, чтобы больше такое не происходило? А для Орла придумать какую-нибудь трагичную историю, дабы он прямо-таки прослезился.

Сокол действительно готов был прибить беззащитного соратника. Он думал, что при первой возможности заставит того закупиться в городе настойками, чтобы Ворон наконец вылечил себе нос. Или попытается перед Орлом заново выставить себя жертвой, чтобы командир переселил Ворона к менее чуткому человеку, но к такому же храпящему. Они будут друг друга терроризировать, и тогда, возможно, Ворон поймёт, каково это каждую ночь просыпаться и мучиться.

Таких людей, пришёл к мнению Сокол, вообще необходимо было изолировать, ибо храп — это отдельный вид страданий для окружающих.

— Урод. Завтра тебя просклоняю так, что сам себя зарежешь, — после долгих дум прошептал в пустоту он и выполз наружу.

На улице было ожидаемо прохладно, и эта свежесть по сравнению с духотой в палатке помогла развеяться. Сокол жадно схватился за чистый горный воздух и постепенно расслабился. Он даже решил, что зря желал Ворону смерти.

Луна продолжала ярко красоваться на небе и радовать неискушённый человеческий глаз. Она была такой свободной, её не отягощали мирские заботы. Ей никто не мешал веселиться или спать, и Сокол хотел быть похожим на неё, но знал, что никогда не сумеет покинуть Орла, перед которым чувствовал себя обязанным. Командир не сделал для него ничего героического — всего-то подобрал оборванца, который долгое время, после мерзкого приюта, скитался по улице в поисках пропитания. Он дал ему имя, обучил всему необходимому. Орёл ничего не требовал от него взамен, потому что был этаким добряком, спасающим страдающие души лишь по собственной, бескорыстной, прихоти.

Но не только мнимая обязанность принуждала оставаться подле Орла. Было и что-то другое, чего Сокол, привыкший полагаться исключительно на себя, не хотел признавать.

Совсем близко послышалось тихое пение. Сокол повертелся в разные стороны и с удивлением наткнулся на Орла. Он сидел рядом с потухшим костром и перебирал пальцем остывшие угольки.

Орёл и раньше нередко бодрствовал ночью, но он никогда, сколько себя помнил Сокол, не пел. Да и о таком умении командира думаешь в последнюю очередь, когда смотришь на этого серьёзного и мужественного человека, привыкшего работать руками, а не голосом.

Сокол, собравшись с духом, направился прямиком к командиру, чтобы сесть с ним и просто насладиться спящей природой. Орёл завидел его не сразу, но когда заметил, то прекратил петь и с непонятной эмоцией воззрился на гостя.

Сокол предположил, что он подбирал более правильные слова, чтобы отругать и отправить обратно в эту противную палатку. Но вместо этого Орёл движением руки позвал его к себе, и Сокол не стал тормозить. Он, пользуясь возможностью, быстро оказался рядом с ним.

— Снова не спится, птенец? — мягко поинтересовался спустя несколько минут Орёл. — Ворон мешает?

— Если он когда-нибудь в прекрасный момент исчезнет — я не виноват.

— Всё так плохо?

— Ужасно! Попробуй сам с ним поспать в одном душном пространстве. Сразу поймёшь, что это настоящий кошмар наяву, — Сокол для пущей эффектности прибегнул к своему самому страдальческому выражению лица. — Спаси, а?

— Подними эту тему после того, как мы выполним задание, хорошо? Решим, как поступим с тобой.

И это значит, что сейчас, Сокол, тебе придётся вернуться и погрузиться опять в эти страдания, от которых уже начала болеть голова.

Нет. Орёл не сможет его прогнать. Сокол решил для себя, что будет сидеть здесь до победного, до утра, если ситуация будет вынуждать. Он ни за что не сдвинется с места, даже если ему будут угрожать.

Воцарившееся молчание было необычайно приятным, и нарушать его совсем не хотелось. Но Сокола пробирало любопытство. Как Орёл научился петь? Было ли это врождённым? Почему он раньше об этом не говорил? Неужели он стеснялся?

Хрустнув несколькими пальцами и пару раз взглянув на командира, Сокол наконец набрался смелости и открыл было рот, но его остановил Орёл.

— Ты волнуешься так, будто собираешься расспросить меня о чём-то извращённом, птенец. Расслабься.

Сокол смущённо потёр шею, выдавил из себя улыбку. До этого он ещё не доходил, но надо будет обязательно как-нибудь рискнуть, потому что у такого статного мужчины просто не могло не быть в прошлом каких-либо любовных похождений.

О Сущий!

От странных мыслей Сокол смутился сильнее, но в ночи его красное лицо было не заметно. Он медленно выдохнул и поспешил приступить к сути, чтобы как можно быстрее сгладить неловкость.

— Эй, Орёл… У тебя очень здоровское пение. Ты чего раньше этим не хвастался? Уверен, другие бы поддержали меня.

— Ох, птенец, — командир прекратил своё увлечённое перебирание угольков и целиком развернулся к Соколу. — До этого момента никогда не тянуло, если честно. А сегодня… просто очень хорошее время. Мелодичное, я бы сказал. Душа так и требует что-то спеть.

— А ты этому учился?

— Нет. Это не моё. Да и слуха у меня как такового нет, — он посмотрел на небо. — В моей жизни… был однажды прекрасный голос, но его… больше нет.

То, с какой интонацией Орёл произнёс последние слова, заставило Сокола невольно дрогнуть. Командир перед ним был подавленным, будто… по кому-то скорбел. Он разительно отличался от своего обыденного неунывающего образа, и это неприятно удивило.

— О чём ты?

Командир мотнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Он равнодушно оглядел Сокола и отвернулся от него.

— Иди спать, Сокол. Можешь позаимствовать мою палатку. Всё равно я не буду ложиться.

Неужели обидел? Перешёл границу? Сокол собирался было как-то возразить, но фигура сгорбившегося Орла, крутящего кольцо на пальце, заставила его прикусить язык.