ртутный столбик термометра будто потяжелел, впервые опустился до пятнадцатиградусной отметки. Вода в лужах и канавах схватилась слоем льда. К реке морозец только примерялся: у острых береговых кромок вода плескалась, словно не хотела поддаваться.

Вечерело, когда Наталья шла с работы домой. От амбулатории, расположенной поодаль от лечебного стационара, до моста было, можно сказать, рукой подать. До него оставалось метров тридцать, когда послышался приглушенный детский плач. Даже не плач, а какое-то обреченное нытье. Наталья тревожно обвела глазами берега реки. На противоположной стороне увидела барахтающегося в воде ребенка. Не раздумывая, сбежала вниз, минуя мост: знала, что реку здесь можно перейти вброд. Не помнила, как преодолела полосу чистой воды, как взломала острый край льда на противоположном берегу, порезав при этом себе руки, как выхватила из ледяной крошки совсем обессилевшую девочку. Видно было, что малышка уже успела наглотаться воды: губки посинели, личико было бледно. Редкие судорожные всхлипывания сопровождались слабым клокочущим дыханием. Выбравшись на берег, Наталья сняла пальто, укутала им девочку. Потом взяла ее на руки и побежала к ближайшему дому. На каждом шагу изо рта ребенка струйкой выливалась вода. «Это же дочка Веры Тереховой, — мелькнула мысль. — Тогда лучше прямо домой».

Новая двухэтажка, в которой уже после несчастья с Антоном получили квартиру Тереховы, была недалеко.

Долго стучала в дверь на втором этаже, пока не послышалось:

— Это ты, Оксанка?

— Оксанка, Оксанка. Открывайте скорее, — нетерпеливо ответила Наталья.

Щелкнул замок. На пороге показалась Вера.

— Что ж вы отпускаете ребенка одного? — вместо того чтобы поздороваться, резковато спросила Наталья. — Так и до беды недалеко.

Вера, казалось, не понимала, о чем ей говорят. Она стояла на пороге и переводила бессмысленный взгляд с посиневшего личика Оксанки на пальто, в которое та была укутана и с которого на пол сразу натекла лужа. Наталье бросилась в глаза необычная бледность лица Веры. Но в тот момент, когда до несчастной женщины дошло происходящее, ее лицо стало почти восковым. Она с приглушенным стоном осела на пол.

Вбежав в комнату и положив Оксанку на диван, Наталья вернулась к двери, взяла под мышки обмякшую Веру и с трудом перетащила ее на ближайший половичок.

Кому первому оказывать помощь? У Веры простой обморок, а от этого, как известно, еще никто не умирал. Полежит немного и отойдет. А вот с девочкой худо. Тут нельзя терять ни минуты. Сняла с Оксанки мокрую одежду, сорвала с кровати стеганое одеяло и укутала в него девочку. После этого подошла к Вере:

— Ну как?

Та с трудом приподняла веки и невнятно сказала:

— Соседская девочка… она старше Оксанки. Были вместе.

— Ладно, все это потом. Где вы греете воду?

— Там, — повела в сторону взглядом Вера, — в газовой колонке. Переоденьтесь и вы. В шкафу есть чистая сорочка и халат.

Наталья наполнила колонку водой, зажгла горелку и поставила на кухонную плиту чайник. Когда вернулась в комнату, Вера уже стояла возле дивана. Одной рукой она упиралась в поясницу, другой поправляла одеяло, которым была укутана Оксанка.

— Ну как, пришли в себя? — спросила Наталья.

— Да вроде уже ничего.

— Что вы держитесь за поясницу?

Вера через силу выпрямилась.

— Болит.

— Давно? — Наталья помнила ее историю болезни, но решила проверить себя.

— Почти год. Меня Инна Кузьминична лечит.

— Помогает лечение?

— Вначале помогало, а теперь, похоже, нет. Радикулит. Говорит, где-то я простудилась.

— Давайте сперва поможем вашей девочке, а потом я посмотрю и вас.

Оксанка лежала с закрытыми глазами, но при каждом громко произнесенном слове веки ее слегка приподнимались и тут же опускались. В уголках глаз появлялись слезинки, которые тут же скатывались вниз, оставляя на щеках влажные следы. И все же это был сон. При потрясениях дети всегда засыпают. Их неокрепший мозг как бы отгораживается от всего, что может ему повредить.

— Пока греется вода, давайте протрем Оксанке спинку. У вас спирт найдется? — спросила Наталья.

— Там, во флакончике…

Старательно растирая щуплое детское тельце, Наталья поймала себя на том, что отчасти ею движет чувство вины. На селе, конечно, говорят: она, Наталья, осиротила Оксанку, не сумела спасти для нее отца. Теперь добавится: ага, замаливает грехи. Ну что ж, и через это надо пройти.

Растертая кожа на спине, на острых лопатках немного покраснела. Девочка проснулась.

— Ну теперь нам ничего не страшно, — заметила довольная Наталья. — А там, поди, уже и вода нагрелась.

— Как мне вам помочь? — сокрушенным тоном спросила Вера.

— Я уже сказала: закончим с вашей дочкой, потом займусь и вами. А пока присматривайте за Оксанкой. Я пойду гляну, что делается на кухне.

Вода, закипая, шумела и в колонке, и в чайнике. Наталья вымыла ванну, наполнила ее теплой водой…

— Вот так-то лучше, да, Оксанка? — спросила Наталья девочку, когда минут через двадцать насухо вытирала ее вышитым рушником.

— Да, — тихо ответила та.

— Мы вырастем большие и будем помогать маме. Да, моя хорошая?

— Да.

— Вот теперь мы готовы пить чай, — вошла Наталья в комнату с девочкой на руках.

Вера пыталась было подняться, но Наталья усадив Оксанку на диван, строгим тоном сказала:

— Это — сама.

Через минуту на столе уже стоял чайник, из которого густой струей вырывался пар. Вера удивленно следила за уверенными действиями Натальи. Никто ей не сказал, где искать чашки, блюдца, чайные ложки, но она безошибочно находила все, что нужно. Разлив по чашкам чай и подсластив его душистым земляничным вареньем, Наталья опять взяла Оксанку на руки, посадила себе на колени:

— Вот теперь давайте чаевничать.

Вера хотела было поднести чашку ко рту, да так и не смогла: непрошеная слеза упала прямо в чай. С трудом справилась с собой, когда Наталья укладывала девочку спать: сон для ребенка — лучшее лекарство.

— А теперь давайте займемся вами, — сказала наконец Наталья. — Стало быть, почти год, как у вас болит спина. А что еще вас беспокоит?

— Больше ничего.

— Снимите кофточку, я посмотрю вас.

— Инна Кузьминична меня уже слушала: сердце в норме и в легких все чисто.

— Ну, ничего не случится, если послушаю и я.

Терехова сняла кофточку.

— Лифчик — тоже.

— Он же не мешает. Инна Кузьминична так слушала.

— Мешает — не мешает, но слушать положено без лифчика. И что вы торгуетесь, право? — не сдержала раздражения Наталья.

Прежде чем слушать легкие, сравнила обе груди. Слева грудь как грудь. Справа, немного ниже соска, виднелась какая-то втянутость, наподобие выбоины. Кожа в этом месте, как бывает на холоде, покрыта маленькими пупырышками.

— Давно это у вас?

— Да тоже с год.

— Не болит?

— Нет. Правда, последние три месяца как будто