государства или работодателя, а также родственников, с трудом на собственных огородах или иными предпринимательскими инициативами. Социальное положение и материальная ситуация инвалидов войны в этом комплексном взаимодействии официальной и неофициальной экономики заметно варьировали в зависимости от категории инвалидности, пола и возраста, уровня интеграции в семью и степени, в которой эта семья могла функционировать как экономическая единица. В итоге даже инвалиды войны – та группа ветеранов, которая была наиболее сплоченной в плане решаемых ею послевоенных проблем, накопленного опыта и позитивной правовой дискриминации, – оказывались разобщенными в процессе интеграции в гражданскую жизнь.

Глава 5. Пожизненно «меченые»

Советский Союз не признает такого понятия, как «советский военнопленный». Мы считаем всех советских солдат, попавших в руки к немцам, дезертирами.

Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции, военные годы [481]

Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома как сыны Родины.

Генерал-полковник Филипп Голиков, уполномоченный СНК СССР по делам репатриации граждан СССР из Германии, 11 ноября 1944 года [482]

Несчастья некоторых инвалидов войны не ограничивались только потерянными конечностями, хроническими болезнями и некачественной социальной помощью: им пришлось пострадать и политически. Бывшим военнопленным, вернувшимся на родину, предстояло доказать, что они действительно были ранены в боях и попали к немцам не по доброй воле[483]. Бюрократические баталии, которые приходилось переживать таким людям ради признания «инвалидами войны», оказывались для них далеко не главной проблемой. Советское общество с глубочайшим недоверием относилось к тем, кто, согласно официальной формулировке, «сдался в плен». К концу боев советские органы, отвечавшие за репатриацию, зарегистрировали 2 016 480 военнопленных, из которых 1 836 562 были репатриированы, иногда против собственной воли[484]. Еще 939 700 бывших советских бойцов были обнаружены и задержаны на освобожденных от немцев территориях, что увеличивало общую численность «сдавшихся в плен» до 2,8 миллиона человек[485]. После завершения боевых действий до 14 % ветеранов войны несли на себе клеймо побывавших в плену[486].

Все чаще появляются материалы, указывающие на то, что официальная политика в отношении этих предполагаемых дезертиров в лучшем случае характеризовалась подозрительностью, а в худшем – враждебностью[487]. Военнопленных подвергали процедуре, которая в Советском Союзе называлась «фильтрацией» и предполагала персональную проверку каждого из них спецслужбами в специально созданной системе фильтрационных лагерей[488]. Предполагалось, что в этом процессе будут выявляться потенциальные предатели, сотрудничавшие с немцами. «Коллаборацией» считалась служба в антисоветской «Русской освободительной армии» (РОА), возглавляемой генералом Андреем Власовым, или в каком-то другом подразделении, сражавшемся на стороне гитлеровцев[489]. Помимо этого, к числу коллаборационистов относили тех, кто работал на немцев в любом качестве, стремясь выжить в тяжелейших условиях лагеря для военнопленных, и даже тех, кто просто не сумел совершить побег или организовать сопротивление[490]. Подчеркивая произвол, царивший в фильтрационном просеивании, некоторые повествования о том времени создают у читателя превратное впечатление, будто его типичными итогами оказывались либо пуля в голову, либо удел зека в сталинском ГУЛАГе[491]. Разумеется, подобные перспективы были вполне реальными, особенно для офицеров; но, не забывая о факторе «заведомой виновности» красноармейцев в собственном пленении, историку полезно помнить и о том, что солдаты-зеки сделались в послевоенном ГУЛАГе важной силой: вместе с прочими «профессионалами насилия» (например, украинскими повстанцами-националистами) они заметно изменили атмосферу в лагерях, сыграв ключевую роль в вооруженных восстаниях послевоенных лет[492].

Таким образом, огромный лагерный срок или расстрельный приговор были далеко не повсеместными явлениями. В частности, к младшим чинам режим относился чуть более снисходительно. Мы не знаем точно, сколько солдат, вызволенных из плена, было расстреляно за годы войны, но приблизительные оценки все же возможны. Военные трибуналы приговорили к смертной казни 157 000 военнослужащих[493]. Маловероятно, что все они были вызволенными военнопленными, но даже если бы дело обстояло так, то это составило бы 17 % общего числа в 939 700 всех немецких пленников, обнаруженных Красной Армией на освобожденных территориях. Большинство вернувшихся в СССР военнопленных – вероятно, от 61 % до 67 % – в качестве так называемого «специального контингента» прошли через фильтрационные пункты, которые сильно напоминали концентрационные лагеря с принудительным трудом[494]. Однако не эти места становились для них конечными точками назначения: фильтрационные пункты работали по принципу «вращающихся дверей», люди постоянно прибывали и убывали. Лишь малая доля «фильтруемых» в результате этой процедуры подверглась аресту (на конец 1944 года таковых было 3 %) или потом погибла в лагерях (менее 2 %). Добавляя сюда тех, кто был повторно зачислен в известные своим высочайшим уровнем смертности штурмовые, или штрафные, батальоны (5 %), мы получаем 10 %, которые либо умерли, либо могли погибнуть с высокой вероятностью, либо же надолго оказались в неволе (см. таблицу 5.1). В другой реконструкции указывается, что 17 % были «переданы НКВД», но не приводится подробностей о том, сколько из них в конечном счете попало в штрафные батальоны. Возможно, к ним можно добавить еще 17 %, которые были мобилизованы для работы на нужды фронта (см. таблицу 5.2), хотя в общем ситуация этих людей не слишком отличалась от того положения, в котором в военные и послевоенные годы пребывала большая часть промышленной рабочей силы[495]. Учитывая суровость сталинского режима и диктуемую эпохой жесткость заявлений о том, как поступать с «предателями», это удивительно низкий процент. Что же случилось с большинством тех, кто избежал подобной участи, известно меньше[496].

Таблица 5.1. Итоги фильтрации бывших военнопленных и попавших в окружение в «специальных лагерях» (на 1 октября 1944)

Источник: Арзамаскин Ю. Н. Заложники Второй мировой войны: репатриация советских граждан в 1944–1953 гг. М.: Фокус, 2001.

В первое послевоенное десятилетие государственная политика была буквально пропитанной подозрительностью к бывшим военнопленным. Тем из них, кто прошел фильтрацию, запрещалось селиться в Москве, Ленинграде, Киеве или «режимных зонах» вокруг этих городов, если только они не жили там до войны и не имели родственников; чаще всего места их возможного проживания ограничивались глубинкой[497]. С репатриантами, таким образом, обращались немногим лучше, чем с миллионами советских граждан, которые в какой-то момент своей жизни преступили закон – в основном эти люди делались преступниками поневоле, решившись на мелкие кражи или «спекуляции» ради выживания, – и которым после освобождения вообще запрещалось обосновываться в «режимных городах», независимо от сохранившихся родственных связей[498]. Рассматриваемые в качестве «нежелательных элементов» бывшие военнопленные оставались под наблюдением органов безопасности. В ходе фильтрации НКВД составляло