самым спустить вопрос на тормозах[404]. Джексон знал, что это вряд ли у него получится. С тех пор как Джексон получил доклад Донована, он злился на себя, что уступил советской стороне в вопросе Катыни и, возможно, подпортил этим все дело. Ближе к 1 ноября он поделился с Максуэлл-Файфом своими опасениями, что «с Катынью возникнут проблемы»[405].

Затем Джексону сообщили о деталях советско-германского сотрудничества накануне войны. Он изучил секретный доклад американской военной разведки о допросе бывшего немецкого дипломата Густава Хильгера, служившего переводчиком на переговорах Сталина и Молотова с Риббентропом в Москве в августе 1939 года. Хильгер рассказал американским допросчикам, как именно руководители Германии и СССР сговорились о разделе Восточной Европы. Риббентроп «размашисто провел рукой по карте», подтвердив, что Германии безразлична судьба Латвии, Эстонии и Финляндии. Он и Сталин вначале договорились, что Литва останется в так называемой «зоне влияния» Германии, что СССР может присоединить Бессарабию, а Польша будет поделена по реке Висле. Хильгер засвидетельствовал, что после немецкого и советского вторжений в Польшу окончательные границы были уточнены во втором соглашении[406]. Один из следователей – сотрудников Джексона известил его 5 октября, что Хильгер хочет выступить свидетелем обвинения, но предупредил, что это может привести к «осложнениям»[407]. Теперь стало понятно, что эти осложнения были связаны с СССР.

К началу ноября Джексон познакомился с детальной информацией, касавшейся расстрелов в Катыни и секретных протоколов к Пакту Молотова – Риббентропа, – и американская разведка считала источники этой информации абсолютно надежными. Но он даже не подозревал, что теперь знает обо всем этом больше Руденко и Покровского.

* * *

Джексона терзали проблемы, связанные с СССР, а советские руководители не понимали, почему Руденко и Никитченко делают такие уступки другим странам-обвинителям. Эти двое добились принятия ключевых советских поправок к Обвинительному заключению – в том числе о Катыни, – но затем по многим другим вопросам оказались в меньшинстве при голосовании или проиграли тактически. Недавно принятые правила Трибунала, позволяющие подсудимым брать себе защитников-нацистов или вызывать свидетелей по своему выбору, усилили тревогу Москвы.

Молотов также беспокоился из-за плана процесса, который Вышинский направил ему на рассмотрение. Американские обвинители выступили бы первыми с изложением дела о нацистском заговоре, затем должны были выступить британцы – о преступлениях против мира, затем французские и затем советские обвинители – о военных преступлениях и преступлениях против человечности (причем французы должны были говорить в основном о Западной Европе, а советские представители – о Восточной Европе и СССР). В своей записке, адресованной Молотову, Вышинский подчеркнул важность раздела о военных преступлениях[408]. Молотов остался при своем мнении. Он по-прежнему считал пункт обвинения в преступлениях против мира центральным и хотел, чтобы его представил советский обвинитель.

Вечером 1 ноября Вышинский послал Руденко экстренное указание: вернуться к обсуждению распределения тем выступлений с другими обвинителями. Руденко должен был уговорить британцев, которые оказались благосклоннее американцев, уступить ему речь о преступлениях против мира. Он не должен был подписываться под планом процесса, пока не получит добро из Москвы[409]. Проблема была в том, что Руденко уже подписался под планом процесса. Кроме того, западные обвинители, кажется, полагали, что Никитченко подписался под текущим планом дележа выступлений еще в августе, когда был членом Комитета главных обвинителей. (Сам же Никитченко был убежден в том, что подписался только под планом распределения работы по составлению Обвинительного заключения.) Уменьшал шансы на успех и тот факт, что британцы уже соперничали с американцами, которые сами хотели заполучить эту часть. Разделы I и II во многом пересекались (заговор с целью ведения агрессивной войны был по определению преступлением против мира), так что и Максуэлл-Файф, и Джексон хотели представить суду самые сенсационные документы[410].

5 ноября Вышинский вызвал Руденко и Никитченко в Москву для доклада перед КРПОМ. Это был самый неподходящий момент для отъезда из Нюрнберга. На совещании 7 ноября, в отсутствие Руденко, Джексон и Максуэлл-Файф договорились поделить между собой доказательный материал к Разделам I и II. Американские обвинители расскажут о нацистском заговоре с целью ведения агрессивной войны вплоть до вторжения в Польшу в сентябре 1939 года. Британские обвинители закончат рассказ о Польше и осветят захват нацистами Южной и Северной Европы. Затем снова американские обвинители будут доказывать захватнический характер нападения на СССР. Теперь Джексон и Максуэлл-Файф выступали заодно, а Руденко не мог вмешаться. Полоса советских неудач в тот день продолжалась: медицинская комиссия четырех держав представила Трибуналу свое заключение, согласно которому Густав Крупп по состоянию здоровья не мог предстать перед судом[411].

День 7 ноября выдался трудным для советских делегатов в Нюрнберге, но все-таки они подготовили праздник. Тем вечером советский следователь Георгий Александров устроил в советском представительстве на Айхендорфштрассе праздничный ужин в честь двадцать восьмой годовщины Октябрьской революции, куда пригласил всех обвинителей и их сотрудников. Максуэлл-Файф, Дюбост, Донован и Покровский произносили тосты за Красную армию и русский народ и пили коньяк из больших бокалов. Подавали черную икру и другие закуски; кто-то из советской делегации играл на пианино. Джексон отказался участвовать в торжестве, хотя Александров проехал тридцать километров до резиденции на Линденштрассе, чтобы привезти его. Максуэлл-Файф написал жене об этом инциденте, отметив, что «поведение Джексона ужаснуло» остальных союзников, и раскритиковал его «недостаток хороших манер». Он писал, что Джексон был «смешон, если считать такие вещи смешными… я бы даже сказал, нелепо смешон»[412].

* * *

Руденко и Никитченко все это пропустили. Они были в Москве, и их разносили за ошибки. Вышинский начал заседание КРПОМ 9 ноября с того, что напомнил Руденко о его «безответственных действиях» и «нарушениях его обязанностей» в Лондоне и Берлине, и в том числе о неоднократном неисполнении указаний Москвы. Он досадовал, что из-за безрассудства Руденко СССР потерял ценные возможности для торга. Затем он упрекнул Никитченко за неучастие в работе советского обвинения в Лондоне и Германии, а также за то, что в октябре тот согласился выбрать Лоуренса председателем Трибунала. «Ведь мы не давали таких указаний!»[413] Никто не слушал протестов и оправданий Руденко и Никитченко. Обоим велели представить объяснительные записки и в дальнейшем подчиняться партийной дисциплине[414].

Как следует отчитав Руденко и Никитченко, Комиссия в их присутствии обсудила черновик вводной речи советского обвинителя и ожидаемые решения Трибунала в отношении Круппа и Гесса[415]. Прошлой ночью Волчков, который замещал Никитченко в Нюрнберге, проинформировал Вышинского, что Трибунал учреждает психиатрическую комиссию для освидетельствования Гесса, а о своем решении