относительно Густава Круппа объявит на заседании 13 ноября[416]. Комиссия признала, что с Круппом, скорее всего, ничего не выйдет, и поручила Руденко и Никитченко усиленно настаивать на том, что Гесс психически здоров. Комиссия также утвердила текст присяги для свидетелей, недавно присланный Волчковым из Нюрнберга, и всего лишь заменила в нем «абсолютную истину» на «истину»[417].

Комиссия также разобрала самые острые кадровые вопросы. Вышинский объявил, что советское правительство командирует в Нюрнберг вдвое больше корреспондентов, чем ранее предполагалось. В расширенный список корреспондентов вошли режиссер Роман Кармен и журналисты из нескольких советских республик. Партия в конце концов последовала совету Лозовского. Вышинского больше тревожило, что переводчиков все еще не хватает. Наркомат иностранных дел только что командировал в Нюрнберг несколько новых переводчиков, в числе которых был выпускник Суортморского колледжа Олег Трояновский (служивший переводчиком Никитченко и Трайнину в Лондоне). Всесоюзное общество культурной связи с заграницей согласилось выделить шесть переводчиков, уже проверенных НКВД. Виктор Абакумов, глава Смерша, предложил привлечь к работе на процессе переводчика с немецкого, уже отправленного в Нюрнберг с Редером[418].

Наконец Вышинский перешел к вопросу о свидетелях. Ранее Комиссия предварительно одобрила список из восемнадцати советских свидетелей обвинения, и Вышинский предложил отобрать еще семьдесят про запас. Для этого дела Комиссия организовала подкомиссию, куда вошли члены Чрезвычайной государственной комиссии Богоявленский и Кудрявцев[419]. Вышинский поручил им разыскивать свидетелей конкретных типов – в частности, мирных жителей, видевших убийства детей, и красноармейцев, которые освобождали от немецких оккупантов города, деревни и лагеря смерти. Он поручил Руденко и Никитченко разузнать, твердо ли намерены западные обвинители вызывать свидетелей, и если намерены, то сколько и когда[420].

Сразу после заседания Вышинский попросил партийное руководство подготовить для Руденко и Никитченко многоразовые визы, отметив, что их будут периодически вызывать в Москву для новых инструктажей[421]. В этот раз Никитченко и Руденко должны были задержаться в Москве для работы над советскими документами. Вышинский сказал Волчкову ждать Никитченко с переводчиками в Нюрнберге около 15 ноября. Он поручил Волчкову обеспечить, чтобы Трибунал переназначил проверку переводческого оборудования IBM на такое время, чтобы уложиться в этот график[422].

Тем временем в Нюрнберге Джексон старался удерживать процесс в намеченной колее. Его сотрудники, которые допрашивали подсудимых в нюрнбергской тюрьме, ранее предупредили его, что немецкая защита планирует использовать суд для разоблачения возможных советских, французских и британских военных преступлений и других нарушений международного права. Затем 6 ноября (за день до празднования у Александрова) Донован поделился с ним данными разведки, согласно которым защита искала свидетелей для доказательства советской вины в Катыни[423].

9 ноября – в тот самый день, когда в Москве «воспитывали» Руденко и Никитченко, – Джексон предупредил Максуэлл-Файфа, Дюбоста и Покровского, что впереди проблемы. На совещании Комитета главных обвинителей он объявил, что защита планирует во время процесса устроить «политическую атаку» на страны-обвинители. Он поделился полученной информацией, согласно которой обвиняемые и их адвокаты, вероятно, сосредоточат внимание на действиях Англии, России и Франции в связи с обвинением в агрессивной войне. В этом аспекте, конечно, особенно уязвим был СССР с его секретными протоколами и последующими вторжениями в Латвию, Литву, Эстонию, Финляндию и Польшу. Джексон указал, что США, «которые вступили в войну поздно и вдалеке от этого театра военных действий», неуязвимы для атаки с этой стороны, а потому легче всех смогут парировать доводы защиты. Он предложил каждому обвинителю в конфиденциальном меморандуме перечислить те мероприятия их правительств времен войны, которые защита могла бы использовать для встречных обвинений[424]. По сути, Джексон просил своих коллег признать военные преступления их стран.

У советских представителей было мало причин доверять Джексону и его мотивам. СССР и США были одновременно союзниками и соперниками: суд над бывшими нацистскими вождями был их общей целью, но к осени 1945 года стало ясно, что они представляют себе будущее Европы совершенно по-разному. Американские и британские лидеры все тревожнее следили за действиями СССР в Восточной Европе. К тому моменту СССР привел к власти в Польше марионеточное правительство и проводил по всей Восточной Европе массовые аресты и депортации политических оппонентов (а также нацистских коллаборационистов). Самих же советских руководителей беспокоил послевоенный англо-американский альянс[425].

На многих уровнях сотрудничество сопровождалось недоверием. США и СССР сообща выдвигали обвинения против нацистских вождей и организаций. Но власти американской оккупационной зоны в Германии отказывались репатриировать советских граждан (в том числе некоторые группы украинцев), которых советское руководство обвиняло в активном сотрудничестве с нацистами[426]. Кроме того, сама личность Джексона, конечно, не вызывала доверия. Он часто бывал нетерпелив с советской делегацией и игнорировал советские интересы. Он не раз одергивал советских представителей, угрожал им и бранил за неподготовленность. Он постоянно назначал сроки, в которые трудно было уложиться советской стороне, и выражал нетерпение, когда та не успевала.

Сроки эти поджимали, а советская сторона все медлила. 12 ноября Волчков сообщил Никитченко (который все еще находился в Москве с Руденко), что на следующий день, как и планировалось, Трибунал проверит работу системы синхронного перевода от IBM, не дожидаясь советских переводчиков. Волчков также доложил, что Джексон все еще добивается включения Альфрида Круппа в список подсудимых, несмотря на возражения остальных обвинителей. Он добавил, что судьи решили рассмотреть этот вопрос полным составом Трибунала – с участием четверых судей и их заместителей. Волчков также известил Никитченко о новых вопросах, поднятых защитой. В частности, адвокат Юлиуса Штрайхера Ханс Маркс просил отложить начало процесса на две-три недели. Маркс, тоже бывший член НСДАП, поздно получил дело на руки и просил дать ему больше времени на подготовку защиты. Вышинский вмешался в эту переписку и ответил Волчкову: «Ваше мнение не возражать против отсрочки процесса и замены Г. Круппа А. Круппом»[427].

Это полностью противоречило прежним инструкциям Вышинского. Он наконец понял, насколько не готовы советские обвинители к началу процесса, до которого оставалось немногим больше недели. Ранее в тот же день Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) прислало Вышинскому резкие критические замечания к проекту вступительной речи советского обвинителя, указывая, в частности, что «речь местами неряшливо составлена, содержит штампованные фразы, повторения, фактические неточности». Некоторые ошибки были вопиющими. В речи говорилось, что немецкая армия повела наступление против Франции и Англии в сентябре 1939 года, тогда как на самом деле вторжение во Францию началось в мае 1940 года. Красная армия прославлялась за «срыв» нацистских планов, но нигде не описывалась ее роль в разгроме гитлеровских сил и освобождении