корреспонденты ТАСС, такие как фотограф Евгений Халдей, который прошел с Красной армией до самой Германии и документировал битву за Берлин[384]. Они были не просто писателями и художниками; они были совестью Советского Союза.

Несмотря на прямое участие Сталина, на процесс формирования советской делегации повлияли распри внутри советского правительства. Журналистский корпус не стал исключением. ТАСС не был единственным советским агентством новостей; заместитель наркома иностранных дел Соломон Лозовский рассчитывал, что освещением МВТ будет заниматься и Советское информбюро, которое он курировал и которое вело международную информационную кампанию СССР во время войны. 22 октября он попросил руководителей партии утвердить командировку в Нюрнберг как минимум пяти корреспондентам Совинформбюро для написания статей и размещения советских материалов в иностранной прессе. Были утверждены только два кандидата (писатель Михаил Долгополов и фотограф Виктор Кинеловский), после чего Лозовский обратился к Молотову, апеллируя к советской гордости[385]. Согласно британской профессиональной газете «Уорлд пресс ньюс», американские власти выделили Советскому Союзу гораздо меньше позиций в пресс-корпусе в Нюрнберге, чем другим странам-обвинителям: США получили возможность командировать около ста корреспондентов, Британия пятьдесят, Франция около сорока пяти, а СССР от двадцати пяти до тридцати. Лозовский заявил, что эти цифры оскорбительны. Далее он отметил, что почти все советские корреспонденты, отобранные к тому времени, – сотрудники главных газет Москвы и Ленинграда, тогда как по справедливости следовало бы послать корреспондентов из всех советских республик, переживших немецкую оккупацию. Он убеждал Молотова поговорить с американцами, чтобы советским журналистам выделили пятьдесят мест. На самом деле Сталин сам не хотел посылать слишком много корреспондентов в американскую зону, за пределы сферы прямого контроля партии; СССР запрашивал только 25–30 позиций. Молотов пока отклонил просьбу Лозовского[386].

Лозовский думал о советском престиже, но Сталина в тот момент заботил в первую очередь контроль. В Нюрнберг следовало командировать лишь самых лояльных сотрудников, и даже к ним следовало приставить агентов советской госбезопасности. Советские руководители намеревались все контролировать дистанционно. В частности, советские обвинители и судьи должны были регулярно согласовывать действия с Москвой и получать добро на все свои решения, важные и неважные. Странное поведение Руденко в связи с подписанием Обвинительного заключения по необходимости вынуждало прибегать к именно такому подходу. Теоретически такой уровень слежки и контроля должен был обеспечить СССР влияние на ход судебных процессов. На практике он привел к тому, что советская делегация потеряла гибкость, а советское влияние снизилось. В ходе гонки к старту другие союзники принимали решения, определяющие будущий ход суда, тогда как советские представители слали отчеты в Москву и ожидали ответов. Серьезная работа по завершению подготовки к МВТ иногда оборачивалась фарсом.

* * *

Пока советские руководители занимались тщательным отбором кадров для Нюрнберга, некоторые их планы на МВТ уже разваливались по причинам, ни от кого не зависевшим. 24 октября Джексон протелеграфировал Руденко, что промышленник Густав Крупп парализован инсультом и дело против него, скорее всего, будет прекращено. Крупп и его фирма финансировали Гитлера, а впоследствии хорошо нажились на эксплуатации рабского труда заключенных концлагерей. Советские руководители планировали на примере Круппа продемонстрировать роль капитала в преступлениях Германии и возложить коллективную вину на немецких промышленников, тем самым создав прецедент для будущих процессов. Теперь эти планы оказались под вопросом. Сталин и Молотов узнали о таком повороте событий от советского посла в Лондоне Федора Гусева: перед тем как отправиться к Руденко в Германию, телеграмма прошла через его руки[387].

Через несколько часов Руденко, только что прибывший в Нюрнберг, передал Вышинскому ту же информацию, но с добавлением. Джексон предложил вместо Круппа-отца отдать под суд его сына Альфрида и еще двух-трех промышленников. Альфрид Крупп еще до войны унаследовал семейный бизнес и поддерживал связи с Гитлером. Руденко подсказал Вышинскому, что было бы разумно потребовать медицинского подтверждения болезни Густава Круппа. Он добавил, что обвинители ранее поднимали вопрос о том, можно ли требовать врачебного освидетельствования некоторых подсудимых, в частности чтобы опровергнуть слухи о невменяемости Гесса, заявившего, что страдает амнезией. Руденко отметил, что вскоре главные обвинители будут обсуждать этот вопрос, и просил указаний. Вышинский велел ему протестовать против любых предложений отменить суд над Густавом: если обвиняемый слишком болен, чтобы везти его в Нюрнберг, его можно судить отдельно[388].

Советские руководители решили, что лучшим способом передачи информации из Нюрнберга в Берлин, а затем в Москву и обратно будут телефонограммы. Зашифрованные сообщения можно будет быстро пересылать фрагментами по телефонным линиям. Вскоре эти телефонные линии стали весьма загружены. После совещания Комитета главных обвинителей в Нюрнберге 26 октября Руденко сообщил Вышинскому, что обвинители согласились потребовать освидетельствования Густава Круппа медиками четырех держав, и попросил его прислать в Нюрнберг какого-нибудь видного советского врача. Он также передал предложение Джексона добавить к Обвинительному заключению Альфрида Круппа и других промышленников. Никитченко (который читал сообщения Руденко в Берлине перед их отправкой в Москву) добавил от себя, что расширение списка подсудимых задержит начало процессов почти на две недели. Руденко также доложил, что обвинители обсуждают создание комиссии психиатров из четырех союзных держав для освидетельствования Гесса, Геринга, Роберта Лея и любых других подсудимых с признаками психических заболеваний[389]. (В ночь перед тем Лей совершил самоубийство, повесившись у себя в камере на петле из полотенца[390].)

Вышинский проинструктировал Руденко не ставить под вопрос психическое здоровье кого-либо из подсудимых. Если другие обвинители будут настаивать на психиатрической комиссии, он должен будет предложить участие советского психиатра, чье имя назовет позже. Но главное – Руденко должен возражать против включения Альфрида Круппа и других промышленников, поскольку это вызовет отсрочку процессов, а это, по словам Вышинского, «нежелательно»[391].

Тем временем советская сторона все еще не могла решить проблему перевода. В тот же вечер дипломат Владимир Семёнов послал из Берлина отдельную телеграмму Вышинскому. Он умолял советское руководство немедленно откомандировать в Берлин в помощь Руденко какого-нибудь сотрудника НКИД с первоклассным знанием немецкого. Американцы предоставили советским обвинителям доступ к документам из архива МИД Германии и архива бывшего рейхсминистра восточных оккупированных территорий Альфреда Розенберга. Он подчеркивал, что никто из НКИД прежде не видел этих документов[392]. Семёнов не сообщил о причине, побудившей его отправить это послание: раздраженный Джексон грозил лишить советских и французских представителей доступа к этим материалам, пока они не решат свои проблемы с переводом. Кроме того, Джексон предупреждал, что если советская сторона не сможет перевести свои русскоязычные документы на немецкий, то суд снимет с рассмотрения всю советскую часть обвинений[393].

Максуэлл-Файф считал, что