По его словам, потребуется «два или три дня», чтобы его коллеги в Лондоне и Москве проверили еще несколько цифр, за это время также удастся окончательно отредактировать русский текст и сверить его с английским оригиналом. Отбившись от многочисленных вопросов западных судей, Руденко понял, что они не хотят откладывать открытие Трибунала, и резко напомнил всем, что он может при желании аннулировать свою подпись под английским текстом. Руденко заверил коллег, что не склонен к такому решению. Но выбора у него нет. Если Трибунал откроется в назначенное время, ему придется публично отказаться представить русский перевод Обвинительного заключения. «Иного выхода у меня не будет», – заявил он[364].

Судьи посовещались и попросили обвинителей выйти, но не покидать здание – возможно, они опасались, как бы Руденко опять не исчез. Лоуренс предложил провести первую публичную сессию Трибунала завтра, по плану, и позволить Руденко вставить правильные цифры в английский текст, а русский перевод принять позже. Биддл согласился и указал, что любая задержка «глубоко потрясет всех, кто рассчитывает на скорый суд» и будет негативно освещена в прессе. Тогда Никитченко выступил с эмоциональной речью. Продолжение работы без полного русского текста «нарушит интересы» Советского Союза, страны, «больше всех пострадавшей от войны с Германией». Но мало того: обнародование советских возражений против Обвинительного заключения дискредитирует Трибунал в целом[365]. Это был явный шантаж – и он сработал. Западные судьи попросили Никитченко и Волчкова выйти и, посовещавшись приватно, в конце концов договорились отложить первую публичную сессию Трибунала на три дня – на четверг 18 октября. Около полуночи обвинители узнали, что судьи согласились на отсрочку[366].

Все знали, что Руденко и Никитченко действуют по прямым указаниям из Москвы. Тейлор впоследствии рассуждал, что главной проблемой было, по его выражению, «нежелание» Кремля проводить первую публичную сессию Трибунала, не подав полный русский текст Обвинительного заключения наряду с французским и английским[367]. Но для Москвы был важен не только перевод. КРПОМ все еще составляла окончательный список поправок к этому документу.

Вместе с тем советские руководители пытались установить, что произошло в Берлине ранее в этот месяц. 16 октября Руденко послал Молотову телеграмму со своей версией событий. Он сознался, что подписал Обвинительное заключение 6 октября, но объяснил, что сделал это только благодаря заверениям британцев, что он сможет потом внести поправки или при необходимости аннулировать свою подпись. Он ничего не сказал о том, зачем уехал из Берлина и чего пытался добиться в Лондоне[368].

Неизвестно, поверили ли советские руководители объяснению Руденко, но необходимую отсрочку для подготовки поправок они получили. Однако было непохоже, что западные обвинители согласятся на существенные изменения в тексте, когда все уже зашло так далеко. 15 октября Вышинский, Молотов и Маленков составили для Руденко стратегию ведения переговоров с другими главными обвинителями и послали этот документ на согласование Берии и Микояну. План был таков: Руденко предложит настоящие советские поправки наряду с фальшивыми поправками, которые послужат ему разменной монетой в торге. Эти фальшивые поправки не имели значения для советской стороны; например, одна из них требовала привести больше фактов нападений немцев на британских мирных жителей[369].

Советские руководители в своем меморандуме сформулировали три настоящие поправки. Две из них отражали их озабоченность формулировками, связанными с Мюнхенским сговором и советско-германским Пактом о ненападении. Согласно меморандуму, вопрос о франко-британской политике умиротворения был обойден в Обвинительном заключении следующим образом: утверждалось, будто Германия вынудила Чехословакию вручить «свою судьбу и судьбу своего народа» в руки «фюрера и рейхсканцлера», не попытавшись разрешить «диспут» между ними мирным путем. Руденко должен был настаивать на более точном историческом экскурсе, где было бы ясно указано, что Германия захватила сначала Судетскую область, а затем всю Чехословакию силой без причины или провокации[370].

Далее в меморандуме говорилось, что Пакт о ненападении описан в Обвинительном заключении со множеством ошибок. Советские руководители полностью переписали этот фрагмент, перенеся упор с факта подписания пакта в 1939 году на его нарушение нацистами и вторжение в СССР два года спустя. В исправленной редакции подчеркивался заранее спланированный характер нацистского нападения и порабощения советского народа; упоминалось «физическое истребление взрослого населения, женщин, стариков и детей, особенно русских, белорусов, украинцев и повсеместное истребление евреев». Утверждалось, что немецкие войска совершали эти преступления по прямым приказам нацистского правительства и Верховного командования армии. В меморандуме подчеркивалось, что эта поправка «имеет для нас наиболее важное значение» и что Руденко откажется подписать Обвинительное заключение, если другие обвинители ее отвергнут[371].

Третья настоящая советская поправка касалась внутренней политики Германии – по крайней мере, с виду. Она относилась к тому фрагменту нового Раздела I, где создание однопартийного режима описывалось как преступление. Здесь опять-таки обвинение целило слишком близко: Советский Союз тоже был однопартийным государством. В меморандуме призывали вычеркнуть этот фрагмент или переформулировать так, чтобы подчеркнуть криминальную, а не политическую сущность НСДАП. Наконец, в меморандуме перечислялись мелкие поправки к русскому переводу документа. Большинство их касались выбора слов – например, слово «вождь» применительно к Гитлеру требовалось заменить на «фюрер». Вождем по-русски обычно называли Сталина[372].

В середине дня 16 октября «четверка Политбюро» наконец отослала Сталину полный текст Обвинительного заключения и черновик своего меморандума для Руденко. Сталин в Сочи в тот же день изучил эти материалы. Он решил перенести основное внимание советских представителей на самую важную поправку: переписывание абзаца о Пакте о ненападении. Сталин не тронул фальшивые поправки, но прошелся карандашом по остальной части меморандума. Он зачеркнул поправку об однопартийном государстве и изменил инструкции для Руденко касательно поправки о Мюнхенском сговоре. Теперь Руденко должен был уступить в случае, если встретит «серьезное сопротивление» советским поправкам. В конечном счете не подлежал уступкам только пункт о Пакте о ненападении. Но и здесь Сталин смягчил инструкции для Руденко. Ни при каких обстоятельствах тот не должен был отказываться подписывать документ. Если другие обвинители станут возражать против советских поправок, Руденко должен будет затянуть время и немедленно проконсультироваться с Москвой[373]. Сталин преследовал две главные цели. Он хотел, чтобы пакт, подписанный им с Гитлером, был освещен под нужным советскому вождю углом. И он хотел, чтобы Нюрнбергский процесс продолжался с участием Советского Союза.

Получив одобрение Сталина, «четверка Политбюро» той же ночью переслала эти директивы Руденко и поручила представить советские поправки западным обвинителям на следующий день, 17 октября. Ему послали также секретную телеграмму, где подчеркнули то, что должно было быть для него очевидным: единственной «реальной» поправкой была та, что касалась Пакта