Второй день осады был не легче первого. С раннего утра бухарцы, скопившись в ближайших улицах, бросились с мешками пороха и горящими головешками к самаркандским воротам, которые вскоре запылали. Здесь также их заложили мешками с землей, а в отверстие поставили орудие. В 10 часов утра неприятель ворвался с двух противоположных сторон — от садов и вблизи самаркандских ворот. Туда повезли одно орудие, побежали артиллеристы с ручными гранатами, взвод солдат под командой поручика Хрущева — и общими силами, вместе с нестроевой командой, отстояли стену. Ворвавшихся же у самаркандских ворот встретил храбрый Шеметилло. Искусно укрыв свою роту, он зорко наблюдал за проломом. Вот появились узбеки, сначала в одиночку, потом показались десятками; уже наши стрелки сбиты с пролома, вот-вот нахлынут толпой. Солдаты рвутся на выручку. «Стой, ни с места: пусть войдут», — говорит Шеметилло и, выждав еще немного, вдруг прыгнул как тигр, с криком: «Прочь отсюда, Азия!» — и солдаты его роты в один миг смели в ров всех до единого. Через час послышалась жестокая перестрелка у бухарских ворот: это шахрисябцы появились на стенах, лезли в ворота. Прошло четверть часа в глухой свалке; обе стороны, напрягая все силы, боролись насмерть у завала. Храбрый Служенко сам наводил пушку и, пораженный тремя пулями, пал на свое же орудие. «Ура, братцы!» — кричал он умирая. Шахрисябцы уже держали пушку за колеса; часть мешков была разбросана. «Орудие берут!» — закричали солдаты, и этот отчаянный крик произвел потрясающее впечатление. Выскочил художник Верещагин, бледный как смерть, глаза горят. «Кто со мной, ребята? — кричал он, — сюда!» — «Вперед, молодцы! Ура! Ура!» — прогремел голос Назарова. На босу ногу, в шелковой рубахе, с шашкой через плечо, бросается он вперед и очищает путь к орудию. Не выдержали шахрисябцы: подобрав халаты, они бежали, толкая и опрокидываясь друг на друга. Большинство их было с батиками; те же, которые имели ружья, еще несколько раз останавливались и отстреливались; другие скрывались в сады, в сакли. Барабанный бой, ружейная и пушечная пальба, призыв сигнальных труб и крики не прерывались ни на минуту. Солдаты выбились из сил, офицеры потеряли голос. В эти тяжкие минуты упадка сил и энергии являлись на помощь наши купцы, высылая на позиции чай, водку, вино, сигары. Солдаты, подкрепившись, становились бодрее, готовясь к новым подвигам.

После полудня Джура-бий получил известие, что бухарцы приняли бой и потерпели поражение на Зерабулакских высотах. Это обстоятельство изменяло все расчеты наших врагов; освобождение долины Зарявшана уже представляло мало вероятия. Шахрисябцы тотчас отошли по дороге к Ургуту, кочевники также скрылись. Защитники было обрадовались, думали, что на этом все кончится; многие выходили на улицы, заглядывали по дворам, даже заходили в сакли — везде гробовая тишина, людей ни души, Этим коротким отдыхом воспользовались, чтобы раздать горячую пищу и водку; купцы поспешили с вином, с сигарами.

Не успели, однако, наши прийти в себя, порядком отдохнуть, как появились густые толпы врагов; и вновь пришлось отбивать их яростное нападение…

Уже несколько гонцов было отправлено к командующему войсками с подробным донесением о положении дела. Комендант писал, что приступы не прекращаются, что у нас много раненых, убитых; что недостает мяса, соли, фуража; вода стала портиться. Ответа не было. Никакие обещания и награды не помогали: гонцы или попадали в руки неприятеля, или сами добровольно передавались врагу. На второй день осады происходило у коменданта совещание: порешили, если не явится помощь, собраться в ограде дворца и оборонять его до истощения сил, а когда неприятель и туда прорвется, взорвать на воздух весь запас пороха и снарядов. Сейчас же приступили к необходимым приспособлениям для обороны: перетаскали туда порох, снаряды; начали пробивать в стенах бойницы, делать присыпки для орудий — работали всю ночь, работали и после того, хотя неприятель, заметив скопление людей, открыл по ним пальбу.

Наступил третий день осады. За два дня у нас выбыло 150 человек, — потеря огромная для такого гарнизона! Оставшиеся в живых истомились до крайности. К счастью, бухарцы хотя и пытались прорваться в разных местах, но уже действовали не одновременно всеми силами и не так запальчиво, как в первые два дня. Однако усиленная перестрелка продолжалась до вечера. Осажденные изнемогали от усталости: оберегая стены, по ночам не спали, днем сражались, а между тем питались впроголодь, потому что говядина вышла, вода в прудах застоялась, помутнела. В лазарете больные оставались без всякой помощи: некому их ни накормить, ни подать лекарства или перевязать рану. Зачастую голодные больные, пробираясь на ротные кухни, чтобы там чем-нибудь поживиться, падали на улицах от потери сил.

На 5-й день осады к западной стене подошли скрытно два сарта и подали знак, что имеют нечто сказать. Их провели к коменданту. Оказалось, что они присланы от одного преданного нам аксакала с предложением доставить в цитадель провизию — баранов, молока, хлеба. Одного из них задержали, а другого послали за аксакалом. Действительно, старик явился и, кроме провизии, обещал доставить командующему войсками записку.

На другой день рано утром въехал в ворота молодой джигит, с важной осанкой и торжествующим выражением лица: у него в сокровенном месте хранился клочок бумажки, возвещавшей радостную весть. Джигит привез от Кауфмана записку на немецком языке следующего содержания: «Держитесь, завтра я буду у вас!» Майор Шеметилло обошел с этой запиской кругом всей стены, читал ее на каждом посту по нескольку раз и благодарил защитников в самых теплых выражениях. Трудно передать, что за тем последовало: истощенные борьбой и голодом страдальцы воспрянули духом; солдаты целовались, как в праздник Христов; многие только крестились или шепотом читали молитвы…

Наступила ночь. В цитадели никто не спал, тревожно прислушиваясь к каждому шороху. Вдруг, среди ночной тишины, на темно-синем небе взвилась ракета, вестница освобождения. На этот раз она как-то особенно медленно поднялась, так что все могли ее заметить; взвилась, лопнула — и рассыпалась множеством искр. Ее появление не вызвало шумных восторгов, солдаты лишь перекрестились да сотворили про себя молитву.

Как раньше сказано, войска генерала Кауфмана уже в Каты-Кургане получили тревожное известие о Самарканде. На ночлеге в Карасу явился к генералу бек соседнего городка и сообщил ужасные подробности осады. За 18 верст до Самарканда наши уже различали канонаду, и тут только впервые было получено донесение майора Штемпеля, седьмое по счету из посланных им. Вечером 7 июня войска генерала Кауфмана стали лагерем у городских садов; толпы вооруженных еще бродили вокруг города. Тремя колоннами отряд вступил на