Анистратов недобрым взглядом уставился в разгоряченное лицо Тимура и, казалось, не слышал громких слов его доклада. Когда губы курсанта плотно сомкнулись, Анистратов, нажимая на «р», объявил:

— За пр-р-реднамеренный пилотаж на недозволенной, кр-р-ритической высоте ар-р-рестовываю вас… на пятнадцать суток!

Тимур смотрел капитану в глаза — обычно приветливые, добродушные, но сейчас холодные и неумолимые. Анистратов, не оборачиваясь, окликнул:

— Лейтенант Коршунов!

— Я вас слушаю, товарищ капитан, — чужим, усохшим голосом отозвался тот, спешно подходя.

— Ефрейтора Фрунзе немедленно отправьте на гауптвахту. — И жестко повторил: — На пятнадцать суток. Все, Выполняйте.

Остальных курсантов группы словно парализовало. Они не заметили, как вышли за пределы квадрата и стояли плотной кучкой, еще не осознав до конца случившегося: их старшину уводили на губу! Первым заговорил Степан Микоян:

— А Тимка летал-то как, а? Сила!

Котомкин-Сгуров хотел, как всегда в подобных случаях, возразить, и на кончике языка уже накипало злорадство: «Вот вам и хваленый блюститель уставного порядка! Вот вам и старшина! Вот вам и…» — но вовремя осекся. Увидел: ребята все чуть ли не восхищены поступком Тимура.

Полковник замедленно привстал, отодвинул в сторонку походный стул и, сдерживая загадочную улыбку, подошел к Анистратову.

— Не строго ли наказали?

— Имел бы большие права — на всю б катушку размотал, — еще не остыв, выпалил командир отряда. — Не только нас, себя в первую очередь подвел. Себя!

— А я, знаете, не ожидал: поразил меня ваш Фрунзе. Отличнейше летал!.

Подбородок у Анистратова упрямо, по-боксерски, выдвинулся вперед. Помолчал и спокойнее ответил:

— Разве у меня глаз нет? Видел, что летал отлично. Но такое самовольство курсанту с рук не должно сходить. — И тяжко вздохнул. — Как грамотно выполнил первый пилотаж — ни сучка, ни задоринки… А на втором — словно бес в него вселился. И что ему взбрело в голову похулиганить у инспектора на глазах? Серьезный же парень!

Умолк, однако продолжал мысленно сокрушаться? «Эх, Тимур, Тимур, и начал учебу с коников — скачки, слышал, на аэродроме устроил, — и кончаешь школу с выкрутасами— воздушную джигитовку учинил!»

— Что ему взбрело в голову, спрашиваете? Хотите, отвечу? Это я виноват.

Анистратов с сомнением взглянул на полковника:

— Вы?

— Был накануне такой грех. Зашел в курсантскую курилку и обмолвился, что «школьных асов» после переучивания на «яке» ожидает незамедлительное назначение в боевые московские авиачасти. Вот ваши «асы» и стараются. Так что, капитан, придется наказание курсанту Фрунзе свести до минимума. И знаете почему? — Анистратов насупился. А инспектор ударил правым указательным пальцем по левому мизинцу, загнул его: — Во-первых, в вашем задании не была определена высота…

— Высота? Известно всем, какая высота! А выполнение недозволенных фигур в пилотаже по кругу?!

— Во-вторых, — рядом с мизинцем улегся безымянный, — в выводах инспекции я отмечу, что курсант Фрунзе уже сегодня зрелый летчик. А посему… — загнув средний палец, потряс всей кистью и по-приятельски подмигнул, — победителей не судят… Кстати, как он стреляет?

— Метко стреляет. Сам проверял ого… Однако насчет зрелости и прочего — ваша воля, отмечайте. Что же касается незамедлительного назначения, то смею заметить: их группа и так на днях выпускается. Вся. Так что, извините, более незамедлительно никак не получится.

Тем временем на гарнизонной гауптвахте состоялась неожиданная встреча Тимура с дежурным по краснокутскому авиагородку. Увидев его, Тимур смутился: дежурным оказался физрук Федоренко. Просматривая записку об арестовании, тот даже вскрикнул:

— Как же так?! Ведь у вас вот-вот выпуск!

Пряча смущение за шутливую интонацию, Тимур ответил:

— Сложный вопрос… А вообще-то рискнул на такой тактический ход, чтоб инспекция в лице ее главы учла наши возможности.

— Ваш тактический ход может лично для вас обернуться не лучшим образом. А пока… — Федоренко пошуршал запиской, — обернулся пятнадцатью сутками. — И вдруг недоуменно подумал: «Пятнадцатью? Их же группу раньше… буквально на днях должны выпустить!»

— Многовато, конечно, — поморщился Тимур.

— Что же, будет достаточно времени подумать: правилен ли был ваш «тактический ход»?

Но думать Тимуру долго не пришлось. На тощем соломенном матраце он проспал всего лишь одну ночь, а утром по случаю досрочно организованных выпускных испытаний ему вышла «амнистия».

В бараке первой эскадрильи ни души. Только дневальный Володя Микоян радостно поприветствовал и шутливо отрапортовал:

— G благополучным возвращением! И смею доложить: все курсанты на аэродроме. Инспекция во главе с полковником шурует во всю. — Намекающе прикрыл один глаз: — А ваша группа сдает наставление по производству полетов. Между прочим, как у тебя с этой дисциплинкой?

Тимур понял намек: поправил на его ремне лакированный футляр с плоским штыком — обязательный атрибут дневального — и пошел к выходу, бросив через плечо:

— С наставлением полный порядок — знаю, как дважды два. И тебе советую почаще заглядывать в ту полезную книжицу.

— Книжица — теория! — крикнул вдогонку Володя. — А как у тебя на практике?

— А это — какими глазами смотреть, — отворив дверь, приостановился Тимур. — Смотри на вещи просто, как учил твой великий тезка Маяковский… И с прицелом! — Дверь с треском захлопнулась.

У одного из бараков учебного корпуса в курилке дымили курсанты.

«Перерыв, что ли? — прикинул время Тимур и еще издали приметил, что никого из его группы в курилке нет. — Наверняка штудируют наставление». Многих других курсантов узнал — Рыжов, Крапивин, Безродных, Козлов… Рядом с Козловым понуро сидел незнакомый парень — то ли курсант, то ли красноармеец. Хотел проскочить мимо — скорее б в класс! — но его окликнул Крапивин:

— Тимур! А у нас тут слушок прошел, что ты на губе отсиживаешься!

Замедлив шаги, свернул в курилку, от предложенной Рыжовым папиросы отказался.

— Насчет губы не будем вдаваться в подробности… Скажите лучше: как сдается внеполетная подготовка?

— Хотя и с высоким напряжением, но мы-то ее все же сдаем, — пробасил Рыжов, — а вот он, глядя на нас, страдает.

Понурый парень в ношеной гимнастерке с новыми, сплошными петлицами так глубоко затянулся, что, поперхнувшись, закашлялся. Безродных перехватил взгляд Тимура и пояснил:

— Только что спорол курсантские петлицы и, как таковые, нашил бойцовские.

— В моей группе был, — добавил Козлов. — На днях из госпиталя прибыл. Может, слыхал, перед самой войной на Каче стряслось ЧП на парашютных прыжках? С ним.

«Так это ж Ткаченко!» И Тимур живо припомнил тот день: пилотаж на серебристом «ястребке» генерала Туржанского и омраченную радость незабываемого полета.

Ткаченко засмущался. Словно оправдываясь, сказал:

— Сначала лежал в севастопольском госпитале, а попер фриц — в саратовский перевели. Вот там-то, в Саратове, и списали меня из летного состава подчистую.

— Увольняют в запас, что