— Из пятой эскадрильи? — припомнил Ярославский. — Мой тезка?

— Верно, он был потом там назначен старшиной группы. Козлов его фамилия. Так это из его группы… курсант Ткаченко. Состояние тяжелое, но доктора говорят, жить будет.

«Жить будет, а вот летать, пожалуй, не придется», — подумал Тимур, и ему стало жалко курсанта. Олег тем временем выкладывал подробности: парашют сразу не раскрылся, а когда при падении купол все же вытянулся из ранца, образовался глубокий перехлест строп.

— Так и падал с колбасящим куполом до самой земли! — заключил Олег.

Котомкин-Сгуров зябко повел плечами, а Тимур мрачно размышлял: «Глубокий перехлест… Да, оказывается, в авиации надо обращаться на «вы» не только с самолетом, как предупреждал нас генерал Туржанский, но и с парашютом».

На следующий день, проводя с группой занятия, об этом же, но другими словами и с откровенной прямотой напомнил Коршунов:

— Пошел в авиацию — раз и навсегда запомни, что в твоей профессии летчика нет мелочей. Свернуть шею — дело нехитрое. Но с какой стати? Если погибать, то только в бою и во имя победы…

До окончания школы оставалось еще несколько месяцев, но Коршунов уже почувствовал приближение финиша. Инструктор теперь больше уделял внимания несколько отставшим курсантам. За счет времени отлично освоивших пилотирование он чаще выпускал их в полет по кругу и в зону, давал возможность лишний час потренироваться в стрельбе.

Но считанные дни оставались не до выпуска, а совсем до иного события — тяжелого, как обвал…

19 июня из штаба Одесского военного округа на имя начальника Качинской авиашколы поступила шифровка: командующий распорядился немедленно сформировать авиационный истребительный полк из инструкторов и летчиков-политработников (последние в это время проходили в Каче курсы усовершенствования) и подчинить его в оперативном отношении ВВС Черноморского флота.

Туржанский держал в руках шифровку, а взгляд его скользил по настенной карте, подвешенной на рейке и ниспадающей чуть ли не до самого пола. Встал, подошел к ней и стал внимательно разглядывать булавки с синими и черными флажками, обозначавшими фронт Западно-Европейского театра военных действий. «Неужели все-таки Германия? Это ж безумство!»

Школьный полк был сформирован в ту же ночь. Командиром полка Туржанский назначил майора Сидорова. Горячо пожимая ему руку, сказал:

— Желаю вам и полку вашему счастливых взлетов. Но обязанности моего заместителя по-прежнему за вами, хотя, понимаю, вам теперь не до курсантов, которым будет вас не хватать.

— Благодарю за доверие, товарищ генерал, — скупо улыбнулся комполка. — Относительно же курсантов вы определенно преувеличили — обрадуются. И знаете, что скажут? Избавились, скажут, от придиры… А я разве придирался? Требовал. Очень уж хотелось на Каче воспитать своих Чкаловых. — Помолчал и улыбнулся шире: — А насчет коршунского орленка вы правы — проявляется в нем что-то чкаловское…

На третий день после этого разговора, на рассвете, в казармах всех школьных эскадрилий дежурные оповестили:

— Тревога!.. Трево-о-ога!

Одеяла отлетели прочь, а минуту спустя курсанты уже подбегали к пирамидам с оружием.

— Не спится начальству, — ворчал кто-то сонным баском. — Накрылся выходной…

— Почему накрылся? Постоим на плацу и — отбой.

А кто-то не мог отыскать в пирамиде своей винтовки и, досадуя, крикнул:

— Да зажгите свет!

Дежурный поторапливал:

— Пошевеливайтесь! Никакого света — и так видно. И стоять на плацу не придется — выдвигаемся на оборонительный рубеж!

— Что-то новое..

Тимур на ходу поправил болтавшийся у бедра противогаз и, плотно прижав к боку винтовку с примкнутым штыком, выбежал во главе группы из казармы.

Еще где-то за темным силуэтом гор отсиживалось солнце, а в едва посеревшем небе, то расходясь, то скрещиваясь, резвее обычного шныряли лучи прожекторов.

Комэски и командиры отрядов звучными голосами покрикивали:

— Доложить о наличии!..

Потом общая команда:

— Школа-а… смирно! Напра-во! Бегом — марш!

«Гух-гух… гух-гух…» — глухо затопали сотни сапог.

— Куда это нас… бегом? — осторожно, полушепотом спросил Котомкин-Сгуров.

— Твое дело — жми на свои кирзовые педали и не отставай! — отозвался Баранцевич.

— Марш-бросок, — наугад пояснил Ярославский.

— Или не слышали дежурного? — донесся голос Тимура. — Выдвигаемся на оборонительный рубеж!

На ходу отряды расчленялись и форсированно уводились в разные стороны. Отряд капитана Голубева, выйдя из авиагородка, был направлен в сторону поселка.

«Гух-гух… гух-гух…»

За окраиной Качи курсанты растянулись цепью по заранее намеченной линии, залегли. Тимур и Степан оказались рядом.

— Такой тревоги еще не было, — сказал Тимур, смахивая с бровей капельки пота.

Из-за дальнего горного массива выглянуло красноватое солнце. В это утро оно было неяркое, тусклое, как перед затмением. С рассветом суматоха прожекторных лучей убавилась и сабельный блеск их почти одновременно сник.

— И долго так будем лежать? — донесся нетерпеливый голос Котомкина-Сгурова.

— А что? Лежать — не бежать! — резонно заметил Баранцевич.

Часа четыре еще томились курсанты на рубеже, не ведая, что совсем рядом, в Севастополе, после бомбежки пролилась кровь и занялись первые пожары. И только к восьми часам утра, когда к цепи подкатил грузовик и всем курсантам раздали подсумки с боевыми патронами, от пары к паре метнулось зловещее, тяжелое, как взрыв, слово — война…

Отряд Голубева сменили около полудня и вернули в городок. В строю перед казармами стояли все курсанты школы, свободные от оцепления. На трибуне — качииское начальство. Одеты по-походному, генерал в гимнастерке, с противогазом и пистолетом на боку.

Рядом с трибуной под наблюдением политрука Шубина электрик Ахмет и клубный радист заканчивали крепление на ближайшем дереве граненого, похожего на звукоулавливатель громкоговорителя.

Ровно в двенадцать дня радио Москвы объявило о выступлении народного комиссара иностранных дел. Давно над Качей не было так тихо, как в те минуты ожидания выступления Молотова. И он заговорил знакомым, с легким заиканием, голосом:

— …Фашистская Германия без объявления войны совершила вероломное нападение на Советский Союз и вторглась в пределы нашей Родины…

В конце выступления голос народного комиссара возвысился:

— Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Тут же полковой комиссар Горбунов открыл митинг и предоставил слово начальнику школы.

«Война! — тем временем думал Тимур, крепче сжимая винтовку. — Все… теперь долго не задержат — выпустят!» А строй школы замер, затих. В глазах у курсантов ожидание: что им скажет генерал?

— Качинцы! — незнакомо высоким голосом прервал тишину Туржанский. — Только что вами прослушано правительственное сообщение, что в результате коварства гитлеровского правительства развязана война. Бои развернулись по всему фронту нашей западной границы, а фашистские самолеты бомбили близкий и родной наш Севастополь. Коварному нападению с воздуха подверглись и другие мирные города. Пролита кровь советских людей. Вторгшийся в пределы нашей страны враг топчет землю Украины, Белоруссии и Прибалтики. Этот безумный шаг Гитлера приведет