Пересекли площадь и почти сразу же приостановились у другого памятника — тоже боевому товарищу отца Тимура, Чапаеву. Вот этот впечатлял: начдив Чапай со своими бойцами-сподвижниками был изображен в порыве атаки. Смотришь — и хочется самому двигаться, идти вперед, действовать…

— Пошли быстрей, — поторопил Тимур и зашагал бодрее прежнего.

В комендатуре они представились и отметились. Тимур попросил соединить его с Ворошиловым. Владимир не стал мешать ему и сказал:

— Ну, я двину к своим, адрес знаю. Утром проинформируй насчет… возможностей.

— Каких возможностей? — нахмурился было Тимур.

— Ясно каких — побыстрее добраться до Москвы.

Разговор по телефону был кратким, а встреча обоюдно волнующей.

— Ну-ка, ну-ка, товарищ лейтенант!

Ворошилов бросил на раскрытую папку очки, торопливо встал из-за стола и, радушно разметав руки, пошел навстречу шагнувшему в кабинет летчику. Тимур сделал еще два размеренных шага, но не выдержал — рванулся и заключил в широкие объятия низкорослого, коренастого маршала.

— Ого-го! Чувствую, чувствую силенку… Да Тимурок ли это? — воскликнул Ворошилов радостно срывающимся голосом. Шутливо отстранившись, прищурился: — Точно, он самый. Только выше стал, в груди раздался, да еще ко всему прочему облачился в командирскую летную форму. Ну, дорогой мой, поздравляю.

— Спасибо, Климент Ефремович. Вам спасибо. За все.

— Ну-ну, Тимур… ну-ну… Уж мое-то тут дело десятое. Ты вот что, присаживайся и рассказывай, — потянул Тимура к кожаному старомодному дивану Ворошилов. — Сколько ж мы с тобой не виделись — полгода?

— Побольше, Климент Ефремович. Без малого год.

Как всегда, уселись рядом, и Тимур, припомнив последнее письмо к опекуну, не стал повторяться, а как бы продолжил повествование о своей жизни в авиационной школе и переучивании в запасном полку. Рассказал все как было — и об успехах поведал, и о срывах не умолчал, даже в аресте признался.

Говорил, а сам внимательно наблюдал за выражением лица Климента Ефремовича — оно было прежним, просветленным, как в первую минуту встречи. Правда, само лицо несколько изменилось — под глазами залегли тени усталости, да виски и усы погуще прихватила изморозь. Когда же Тимур обмолвился об аресте, губы маршала сжались, а усы взъерошились жестковатой щеточкой. Поспешил успокоить:

— Авиашколу, а потом переучивание закончил отлично. Что же касается наказания, то оно, конечно, правильное, но зато инспектор ВВС наглядно убедился, что я готов к выпуску. Чему научился и что сам постиг — все показал.

— Показал — себя наказал. Ох, крылатые ребятки, чкаловские лавры не дают вам покоя!

— Лично мне, Климент Ефремович, не дают покоя незваные гости под Москвой.

— Тем гостям уже задали перцу. Горит под их ногами скованная морозом московская земля. Горит! И еще не так припечет им пятки!

— Я хочу, Климент Ефремович, как можно скорее быть в ряду тех, кто припекает им пятки. Только на фронт!

Ворошилов слабо похлопал ладонью по его колену и, не среагировав на последние слова, кивнул в сторону рабочего стола:

— Я тут должен срочные бумаги просмотреть, а ты с дороги отдохни — тебя проводят в мою обитель и ужин организуют, а утром еще поговорим.

Понял, Климент Ефремович ушел от прямого ответа. Начало главного разговора не понравилось, и Тимур вымуштрованно встал, подтянулся:

— Разрешите идти?

Уже из-за стола, вооружившись очками, Ворошилов нестрого погрозил пальцем, с растяжкой приговаривая:

— Товарищ лейтена-а-ант! — и, подумав о чем-то, согнал с лица улыбку. — Одним словом, Тимур, отдыхать: завтра разбужу ни свет ни заря. Поедем в одно важное место, где тебе кое-что вручу.

— Слушаюсь, — тихо сказал Тимур. Но, прежде чем уйти, проявил незнакомое упрямство — Только к вопросу о фронте я все же вернусь.

Ворошилов с минуту смотрел на закрывшуюся дверь. Потер ладонью лоб и, замедленно опустившись в жесткое кресло, углубился в чтение бумаг.

После ужина Тимур побродил по затемненным улицам, вглядываясь в черные силуэты зданий, на которые конечно же смотрел его отец, а приметив за каким-нибудь каменным забором большой особняк, слабо освещенный подъездным синим светом, невольно замедлял шаг и думал: «Не в этом ли размещался штаб 4-й армии? Нет, пожалуй, не в этом, перед тем, знаю, забор не сплошной, а фигурно сложенный из кирпича». Улицы пустынны, спросить не у кого, и он повернул назад.

Возвратившись в «обитель» маршала, он увидел: постелили на диване, а какой-то майор сказал, что Климент Ефремович вернется поздно и велел передать, чтобы он его не дожидался, ложился спать.

Долго не мог уснуть. В голову лезли невеселые мысли, даже заподозрил, что, чего доброго, кадровики предупреждены — такого-то направить не в действующую армию, а в какую-нибудь тыловую авиачасть. От одной такой мысли обдавало жаром, хотелось немедленно встать и протестовать. Успокоившись, подумал: «Нет, Климент Ефремович не такой…» Сразу стало легче, диван куда-то сместился, поплыл…

Зимний рассвет еще не тронул широких окон, а они уже были на ногах. До завтрака спустились вниз, сели в черный приземистый лимузин и помчались по полутемным, пустынным улицам. В свете приглушенных синей бумагой фар дымилась густая поземка.

«В какое «важное» место мы едем и что это за «кое-что»? — размышлял Тимур, откинувшись на заднем сиденье. Допытываться не стал — не в правилах. — Раз Климент Ефремович не счел нужным уточнять, значит, так надо».

Свернули в неширокую, всхолмленную придорожными сугробами улицу и вскоре остановились у небольшого дома.

— Приехали, — сказал Ворошилов и, прихватив кожаную полевую сумку, вышел из машины.

Тимур — следом. Несмотря на ранний час, в доме не спали: из приоткрытой почему-то парадной двери просачивался свет. Впрочем, узкая вертикальная полоска света тут же исчезла — то ли лампу загасили, то ли притворили дверь.

— Здесь обычно принимают посетителей в иное время, ближе к полудню, но нам с тобой недосуг — сразу же после завтрака вылетаем в Москву. Вот и сделано исключение. Более того, как вижу, нас ждут.

«В Москву!» И тело, несколько расслабленное от езды в удобной машине, взбодрилось. Ворошилов осветил карманным фонариком табличку сбоку дверей, Тимур прочитал: «Музей Михаила Васильевича Фрунзе…»

Остатки утренней расслабленности окончательно улетучились. Ни стучать, ни звонить не пришлось: на звук подъехавшей машины быстро среагировали, и дверь распахнулась.

— Добро пожаловать, Климент Ефремович и Тимур Михайлович! — приветствовала ранних гостей из ярко освещенного коридора сухонькая старушка в архаическом, со шнурочком, пенсне.

Она провела ранних посетителей в первую комнату и, показав на вешалку-рогулю (наверняка специально поставленную в простенке), не без гордости предложила:

— Прошу… У нас всегда тепло.

И тотчас на рогульках по-домашнему разместились маршальская бекеша с седоватой папахой и лейтенантский реглан с дымчато-синей шапкой-ушанкой.

Женщина нерешительно спросила:

— Осмотр с экскурсоводом или… сами?

— Сами, сами! —