Шрифт:
Закладка:
Удар был страшен. Половина ребер наверняка была тут же сломана. А ещё и шипы... Я считал, что вчера я стал свидетелем самой кровавой схватки. Я ошибся. Самая кровавая схватки разворачивалась вот сейчас. Первым же ударом цыганенок буквально сломал Корнея. Его натурально разорвало диким криком боли. Ни о каком его сопротивлении речи больше уже не шло. Парень ничего не видел и не слышал из-за жуткой, просто нестерпимой боли. А Куктай деловито и сосредоточено наносил удары ещё и ещё. Это был садизм высшей пробы. Как тут не вспомнить Качана или Дона с их мгновенным смертельным ударом? Это было милосердие к противнику. А тут... Цыганенок словно наслаждался муками жертвы. А Корней, давно превратившийся просто в окровавленный кусок мяса, всё никак не умирал.
– Да добей ты его! - раздается выкрик Греки с противоположного края арены.
Я смотрел молча. Ладони сами сжимались в кулаки. Хотелось вырваться на арену и голыми руками рвать эту сволочь на части! Кровь стучалась в виски, и ею же наливались глаза. Я с ненавистью смотрел на этого садиста, и единственное, о чём я жалел в тот момент, что не приказал тогда расстрелять весь их табор, когда они бежали из Рябково. Окажись я тогда там в таком состоянии и ни один цыган не ушел бы оттуда живым! Ни женщины, ни дети. Я жаждал крови.
А этот изувер, добив-таки Корнея, победно распрямился, вскинув руки, и приветствуя беснующуюся публику, а потом нашёл взглядом моё окошко и улыбнулся эдак злорадно и обещающе. Я не отвел взгляда. Я непроизвольно оскалился. Это был именно оскал дикого животного. Да, у меня, даже, вполне себе звериный рык откуда-то изнутри рвался. Перепуганная Сова, про которую я в тот момент и вовсе не помнил, испуганно забилась в угол. Я же рычал, не в силах остановиться, вцепившись в прутья решётки руками и едва сдерживаясь, чтоб не начать их грызть зубами.
А в глазах победителя мелькнул... Нет, не страх. Скорее недоумение. Как так-то? Ведь, по его мнению, я сейчас должен быть подавлен, морально опустошён и размазан. А тут ничего подобного. Неужели ему всё ещё мало крови? И Куктай наносит ещё удар, по уже даже и переставшему шевелиться противнику. Не помогает. Я лишь ещё ближе подношу своё лицо, буквально впечатываясь им в решетку и, по прежнему, с нескрываемой ненавистью и желанием вырваться на арену, смотрю на него.
– Победитель четвертого боя первого круга - Куктай! - надрывается ведущий, озвучивая и без того очевидное. На арене появляются охранники, оттаскивающие истерзанный труп Корнея в сторону, но не спешащие прогонять с арены цыганенка. Он, отвернувшись от меня, наслаждается криками трибун. «Звездный час» его, чего уж там. Но мой ненавидящий взгляд, похоже, он ощущает даже спиной. Потому, он снова поворачивается ко мне и, встретившись со мной взглядом, проводит большим пальцем руки у себя под подбородком. Я же, в ответ, оскаливаюсь ещё больше. Но теперь это не просто оскал. Это насмешка. Типа «ну давай, попробуй!» Но он уже, с независимым видом, отворачивается и, под ликование трибун, наконец отправляется в свою каморку.
Поспать этой ночью мне так и не удалось. Меня переполняли эмоции. Негативные, главным образом. Скажу больше, если бы не присутствие рядом Сони, вполне возможно, что я просто сошел бы с ума. По крайней мере, предпосылки к этому я ощущал. И, хотя, говорят, что умалишенные не осознают свою ущербность, но я весьма остро ощущал, что прошёлся буквально по краю. И Сова оказалась, по сути, единственным якорем, удержавшим меня на грани и не давшем рухнуть в пропасть безумия.
Каково ей самой выдерживать всё это, я, до поры до времени, вообще не задумывался. А ведь происходящее вокруг меняет и ломает не только меня самого, но и её тоже. Каково ей постоянно находиться, даже не рядом, а буквально внутри среды агрессивных, готовых взорваться в любую минуту насилием людей? Которые тоже чувствуют свою возможную смерть и, потому, сами на взводе.
Весьма активная в первые дни, Сова, со временем, стала напоминать тень себя прежней. Почти перестала разговаривать. Ни с кем не контактирует. Перестала ходить за мной по пятам. А в последний день даже из нашей с ней каморки почти перестала выходить. Налицо - психическая травма, возможно, не менее сильная, чем моя. А, может быть, и более сильная. Но я, погруженный в собственные переживания, почти перестал её замечать.
Но в эту ночь именно Сова не дала мне сорваться. Я не буду смаковать интимные детали, но в эту ночь я похоронил ещё один нравственный запрет, который, до этих пор, свято соблюдал. Как, в первое время, я никак не мог сломать себя и заставить убить ребенка (что, впоследствии, привело к серьёзным проблемам), так и переспать с девочкой-подростком я был не в состоянии. Но в эту ночь состоялось мое грехопадение. Думаю, Сове это было необходимо, как бы и не больше, чем мне.
Дело осложнялось ещё и тем, что это была не просто девочка-подросток. Это была девочка-подросток, подвергшийся, четыре месяца назад, групповому изнасилованию. Это не могло не оставить следы на её детской психике. Комплексы, наверняка, какие-то развились. И, хотя, как уже сказано, прошло четыре месяца, она всё ещё не была в порядке.
Стоит только вспомнить с каким внутренним протестом она ложилась в мою кровать в самые первые дни. Явно ж пересиливала себя. Но, по прошествии недели, привыкла и успокоилась. Я же говорю: ей это было необходимо. Ей нужна была защита. Опора. Возможность спрятаться за чьей-то спиной. Буквально физическая необходимость - свернуться калачиком под боком у кого-то сильного и способного её защитить. Так что ей это, действительно, было нужно... Так же, как и сегодняшняя ночь.
Девочка была зажата и совершенно неопытна. Она одновременно страстно желала и, в то же время, дико боялась близости. Меня же, разрываемого внутренним бешенством, это охлаждало почище ледяной воды, резко выплеснутой в лицо. Заставляло быть максимально нежным и тактичным. Никакой назойливой настойчивости и постыдной торопливости, свойственной юным, впервые дорвавшимся до женского тела мальчишкам. Мне не
