— Погоди, — отмахнулась от него Аннушка, — тебе что, нужна доза?

— Ну, да, я сожгла в себе всё, что было, чтобы завалить мамку, но, блин, даже этого не хватило.

— И как скоро тебя начёт ломать?

— Да уже. Несколько дней продержусь, но таращить будет так, что всем станет некогда.

— Она ещё и наркоманка? — ухватил суть Док. — Очаровательно. О таком лечащего врача принято предупреждать.

— Сенсус-зависимая, — пояснила Аннушка. — Конечное звено той цепочки, которая начинается с Лейхерота Текониса. Хотя он, наверное, не на розничный рынок работает, у него товар эксклюзивный… Всё равно стоит спросить, как раз собиралась встретиться. Продержись пока так, ладно? При первой возможности раздобуду.

— Вариантов у меня не дофига, — вздохнула Даша. — До Мафсалы мне сейчас не добраться, да и заплатить ему нечем, а в кредит эта падла не даст. Тот ещё адочек будет в эти дни, но ничего, я привычная. А вот остальных лучше бы от меня убрать…

— Не стоит оставлять тебя без присмотра пока, — покачал головой Док.

— Я посижу с ней, пап, — неожиданно предложила Нагма.

— Уверена, колбаса?

— Агась. Эй, меня Нагма зовут, привет.

— Я Даша. А чего тебе надо-то, мелкая?

— Хочу тебя нарисовать, можно?

— Э… блин… не знаю, что и сказать. Неожиданный поворот, меня никто никогда не рисовал. Не голой, надеюсь? Я хреново выгляжу голой.

— Нет. Просто портрет. Лицо интересное.

— Ну… как бы с меня не убудет же, да?

— Нет, — рассмеялась белокурая девчонка, — наоборот.

* * *

— Один дисруптор рисует другого, — задумчиво прокомментировала ситуацию Аннушка, когда мы поднялись из оборудованного в подвале медцентра и вышли на улицу. — Теперь я видела всё. Одно дело меня нарисовать, но Даша… Тебе не кажется, Док, что это как урановыми кирпичами друг об дружку стучать?

— Я доверяю Нагме, — ответил медик. — У неё чутьё на правильные вещи. И если она захотела, то так тому и быть. «Аллах смотрит моими глазами», и кто мы такие, чтобы с ним спорить? Не бойся, она и не такие штуки проделывала.

— Я помню. Потому и боюсь. Но вам с дочкой, наверное, виднее, а нам пора. Только моих синих глаз тут не хватало, ваш срез и так бесперечь таращит.

Мы распрощались, получили от Анахиты пакет домашней еды в дорогу и отбыли. Сашка, воспользовавшись тем, что заднее сиденье снова безраздельно принадлежит ей, завалилась там с книжкой, а я спросил у Аннушки:

— Почему дети твоего приятеля Калеба растут у этого лепилы? Почему он связан с Лейхеротом? Как вышло, что он знаком с Костлявой? Почему тот, кого мы нанимали охранять Терминал, оказался его бывшим командиром? Разве бывают такие совпадения? Я что-то уже совсем ничего не понимаю.

— Это называется «принцип веретена», пап, — ответила мне внезапно Сашка. — В мелефитских книжках об этом написано.

— Мелефиты пряли шерсть? — удивился я.

— Нет, вроде бы.

— Тогда откуда у них веретёна?

— Это… как бы тебе объяснить… мелефитские книги так многомерны, что отчасти читают читателя. Каждый прочитает книгу по-своему. Там нет веретена в прямом смысле слова, мелефитские книги вообще нельзя перевести, даже приблизительно, только понять, пропустив сквозь себя. Это «принцип веретена», потому что ты знаешь, что такое веретено.

— А ты?

— Я тоже, но это не обязательно.

— И что там на самом деле вместо «веретена»?

— Нет, пап, ты не понял. Это вообще совсем не так устроено. Мелефитские книги — это фрактал из текста. Все книги вместе — один фрактал, но, как и положено фракталам, любая книга, являясь частью фрактала, одновременно содержит его в себе весь.

— Э… Как что-то может содержать в себе то, частью чего является? Это словно я сидел бы у себя в кармане!

— Да, пап, почти так! — рассмеялась Сашка. — Ну вот, представь, вот мы едем по дороге этого среза…

«Чёрт» как раз летит по пыльному шоссе между холмов. Вечереет, в свете фар мелькают столбы.

— Тут есть Луна, видишь?

— Вижу.

— А днём Солнце. Сейчас стемнеет, и будут звёзды, — то есть целая Вселенная, которая как бы бесконечная, да?

— В школе говорили что-то в этом духе, — подтвердил я.

— Потом мы выскочим на Дорогу, снова выйдем на зигзаг и окажемся в другом срезе, верно?

— Надеюсь, что так.

— И там тоже будет Луна, Солнце, звёзды — бесконечная Вселенная! Все они бесконечны, но как-то помещаются в одном Мультиверсуме.

— Никогда не понимал, как это работает, — признался я.

— Это фрактал, пап. Каждый мельчайший его кусочек содержит его в себе целиком. И каждый из них поэтому бесконечен. И мы живём во фрактале, но при этом же его и создаём, тем фактом, что живём в нём… Прости, знаю, что звучит странно, но дело в языке. На мелефитском это абсолютно непротиворечивое, простое и очевидное утверждение.

— Ладно, — сдался я, — ничего не понял, но пусть так. Так что там с веретеном, которое не веретено?

— Смотри, бывает так, что человек, что-то делая, зацепляет какую-то важную нить Мироздания. И, вращаясь, как веретено, — мы все как бы такие вращающиеся веретёнца, прядущие нити Фрактала, — наматывает её на себя. Она тянет за собой другие нити, и вот уже человек вместо одной тоненькой нитки своей жизни, незаметно вплетающейся в общее полотно, начинает собирать за собой жгут из уплотняющихся событий. Чем больше он их тянет, тем больше их становится, и вот они захлёстываются с нитями других веретён, которые начинают притягиваться друг к другу, и получается…

— Прядильный станок, — перебил я. — Понятное дело. Дальше луддиты, затем профсоюзы, потом промышленная революция и капитализм. То есть этот вот Док, у которого мы были, он такое типа суперверетено, которое много на себя намотало?

— Типа того, — подтвердила Сашка. — И мама тоже. А Лейхерот уже просто мегаверетёнище! Вот их нити и перехлёстываются всё время, сводя их вместе.

— И чем всё кончается? — заинтересовался я.

— Не знаю, пап, — вздохнула Сашка. — Я слишком мало пока прочитала.

— Но разве одна книга