— Тогда я хотел бы, чтобы нас кто-нибудь проводил к заключённым, — сказал я, посмотрев при этом на удивлённую жену. — Это не то зрелище, которое я хотел бы, чтобы ты видела, душа моя, — ответив на её вопросительный взгляд, я снова посмотрел на игуменью.

— Я пришлю послушницу, — настоятельница снова наклонила голову и повернулась к Лизе. — Идёмте, ваше величество. Мы как раз к службе успеваем.

— Не надо смотреть на меня, как на законченного безбожника, матушка, — прошептал я, глядя им вслед. Стоящий рядом Киселёв только покосился на меня, но ничего не сказал. Я же повернулся к Сперанскому. — Пока мы ждём провожатую, я хочу кое-что у тебя спросить, Миша.

— Да, ваше величество, — секретарь тут же стал предельно серьёзным.

— Мы когда указ о нумерации домов принимали, обговаривали, что каждый город получит данный указ точно в срок?

— Конечно, ваше величество, — Сперанский нахмурился, пытаясь сообразить, куда я клоню.

— И указ о том, что на каждом доме обязательно должна быть табличка с указанием улицы и этого самого трижды проклятого номера, тоже передали с курьерами всем губернаторам?

— Я лично отдавал данное поручение каждому курьеру, — у Сперанского по лицу пошли красные пятна. Он вообще очень болезненно воспринимал мои придирки, особенно когда я предполагал, что он не справился с порученным ему делом. — У вас возникли сомнения, ваше величество, в том, что губернаторы получили эти указы?

— Ещё какие сомнения, Миша, — с той стороны, куда ушла моя жена с настоятельницей, выскочила девушка, в чёрном платье и чёрном же платке. Она шла к нам довольно быстро, поэтому я поспешил закончить. — И знаешь, почему они меня посетили? Он медленно покачал головой. — Потому что я не увидел ни одной таблички на домах. Так что у меня сразу же появился вопрос: это ты что-то напутал или губернаторы, как обычно, проигнорировали какой-то там указ?

— Я всё выясню, ваше величество, — сжав губы так, что они превратились в узкую полоску, ответил Сперанский.

— Выясни, Миша, уж сделай доброе дело. Тем временем девушка подошла к нам, и я полностью переключил внимание на неё: — Сестра…

— Татьяна, ваше величество, — девушка склонила голову. Она нас не боялась. Также, как и настоятельница, смотрела спокойно, соблюдая достоинство. Но тут я не удивлён, сомневаюсь, что ко мне прислали бы кого-то, кто мог бы бросить тень на обитель.

— Сестра Татьяна, матушка-игуменья передала тебе, что я хотел бы посмотреть на то, как содержат заключённых в монастыре преступниц? — спросил я, внимательно разглядывая девушку.

— Да, ваше величество, пройдёмте за мной, — и она пошла впереди нас лёгким шагом. Я же смотрел ей вслед и снова подумал о том, что заставляет этих женщин отречься от всего земного? А также я знал, что никогда не спрошу об этом у сестры Татьяны.

Высокопоставленных преступниц было здесь немного, но меня интересовала лишь одна. Я довольно равнодушно смотрел на суровые условия, в которых содержались заключённые. Излишним гуманизмом я никогда не страдал, казнённые заговорщики не дадут соврать. Из сопровождающих меня мужчин только Кочубей смотрел на всё с нескрываемым отвращением, застывшим на лице. Остальным было почти всё равно. Возможно, кроме Киселёва, но тот всё ещё шёл рядом со мной, пытаясь понять, на каком этапе его жизни Фортуна отвернулась от него.

Почти все заключённые здесь женщины были «заговорщицами», хотя, как мне кажется, половина из них попала под чужое влияние. Или же не сумевшие вовремя заткнуться, но эти просто дуры. В любом случае, совсем уж невинных овечек здесь не было.

Наконец мы подошли к одиноко стоящему домику, крошечному, состоящему из одной единственной комнаты. За решёткой окна промелькнуло лицо настоящей старой ведьмы, обрамлённое седыми нечёсаными патлами. Женщина грязно ругалась и попыталась плюнуть в меня.

— Вам лучше сюда не подходить, ваше величество, — мягко сказала сестра Татьяна останавливаясь. — Дарья Николаевна совсем скорбной умом стала. Господь покарал её за все те злодеяния, кои она совершила.

— Так значит, это и есть знаменитая Салтычиха, — медленно протянул я, разглядывая уже визжавшую женщину. — Жалкое зрелище на самом деле.

— Салтычиха? — Макаров, который всё ещё не понимал, зачем я его сюда притащил, подался вперёд. — Громкое было дело, да. Не знал, что она всё ещё жива.

— Сестра, — я повернулся к Татьяне, — ты можешь оставить нас. Я благодарю тебя за то, что пропустила службу, вызвавшись быть нашей проводницей. Но я больше не буду тебя задерживать.

— Но, ваше величество…

— Иди, сестра, — с нажимом произнёс я. — У меня к тебе будет просьба. Её величеству не нужно всего этого видеть, поэтому проследи, чтобы она в эту часть монастыря даже случайно не зашла.

— Хорошо, ваше величество, — она вздохнула и пошла назад докладывать игуменье, что мужики её отослали и остались одни. И куда их сейчас занесёт, одному Господу известно.

— Мы приехали сюда, чтобы посмотреть на Салтыкову? — осторожно спросил Кочубей.

— Не только, Витя, — я говорил, не отрывая взгляда от верещавшей «кровавой барыни». — Всё-таки удивительно, как кроткие сёстры справляются вот с такими озверелыми, — добавил я задумчиво. — Я действительно не хочу, чтобы Елизавета Алексеевна видела эту изнанку бытия. А если ты не заметил, то я тебе укажу на то, что монастырская тюрьма занимает большую часть территории монастыря. Похоже, что его создавали в том числе и для этого.

— И всё же я не совсем понимаю… — Снова начал Кочубей.

— Вы все прекрасно знаете, за что была осуждена эта женщина, — перебил я его. — И пришли мы посмотреть на неё не из праздного любопытства. Так будет гораздо проще и нагляднее донести до всех вас то, что я хочу сказать. И начнём мы с вас, Александр Семёнович, — я повернулся к Макарову, и тот невольно отступил назад.

Ещё находясь в Петербурге, я читал дело Салтычихи. Мне было интересно, и, получив доступ к бумагам, я не смог удержаться. Оттуда же и узнал, что она именно в этот монастырь помещена на пожизненное заключение.

— А какое я имею отношение к этой ведьме? — осторожно спросил Макаров.

— Прямое, — я старался не