самого начала взяли на себя руководство и провозгласили отделение от России и приверженность либеральной демократии путем (в конечном итоге) созыва конституционных собраний. В 1919 году на Украине, в форме УНР и ВСРП, политический вызов большевикам бросили главным образом эсеры, социал-демократы и (в случае ВСРП) радикальные либералы, многие из которых стали националистами почти против своей воли в ходе сопротивления советским российским (и австро-германским и белорусским) вторжениям и вмешательству, и чьи программы ставили во главу угла трудовую политику и радикальную земельную реформу, но, конечно, включали и приверженность национальной независимости. В отличие от этого, что представляли собой в политическом плане белые противники большевиков на следующем этапе гражданских войн - добровольцы и колчаковцы, которые до начала 1919 года угрожающе копошились на российской периферии, - в то время было трудно судить, и до сих пор это остается несколько туманным. С другой стороны, их непосредственные военные намерения были совершенно ясны.

 

Глава 3. 1919-1920. Белые порывы, красные разрывы

Оба главных белых лидера 1918-20 годов, адмирал А.В. Колчак и генерал А.И. Деникин, разработали в 1919 году политические программы, которые, вопреки общепринятому мнению о белых как о "реакционерах", в широком смысле можно назвать "либеральными". В своих заявлениях Колчак и Деникин неоднократно и четко заявляли о необходимости возродить местные органы власти, уважать право нерусских народов на самоопределение (но не на отделение), уважать права профсоюзов, провести радикальную земельную реформу и клялись, что после победы в гражданской войне они созовут новое национальное собрание для определения будущей конституции российского государства. Колчак, чье омское правительство было более стабильным, укорененным и всесторонне развитым, чем довольно туманный и перипатетический Особый совет, консультировавший Деникина, как правило, брал на себя инициативу в таких вопросах, но оба основных военных лагеря белых имели мощные фаланги кадетских помощников, чтобы добавить плоти к костям своих политических деклараций и укомплектовать свои агентства печати, консультативные советы и бюро пропаганды. Более того, мало сомнений в том, что лично Деникин и Колчак придерживались действительно прогрессивных взглядов по целому ряду вопросов, включая необходимость радикальной земельной реформы в России - ключевого вопроса предыдущего столетия, и что оба они были совершенно искренни в своих заявлениях о том, что у них нет личного желания держаться за политическую власть ни на минуту дольше, чем это потребовалось бы для изгнания Ленина из Кремля. Кроме того, хотя документ, установивший диктатуру Колчака ("Положение о временном устройстве государственной власти в России"), не предусматривал возможности ее прекращения, адмирал в своей речи в Екатеринбурге в феврале 1919 года торжественно (хотя и несколько неопределенно) пообещал, что не будет удерживать власть "ни на один день дольше, чем того требуют интересы страны", и заявил, что "в будущем единственной допустимой формой правления в России будет демократическая". А "как только установятся нормальные условия жизни, как только в стране воцарится закон и порядок, - обещал он, - тогда можно будет приступить к созыву Национального собрания". Эти заявления принесли определенные плоды: например, в мае 1919 года Большая четверка в Париже была достаточно впечатлена демократическими полномочиями Колчака, чтобы рассмотреть вопрос о признании его режима правительством всей России.

Но как бы хорошо ни были составлены документы - а в Омске и Екатеринодаре никогда не было недостатка в кадетских юристах, готовых выполнить такую работу, - и какими бы благими ни были намерения, в политике белых всегда было что-то хлипкое, половинчатое и неубедительное; преобладало стойкое ощущение, что ни Деникин, ни Колчак не очень-то интересуются деталями политических проблем, волновавших Россию с февраля 1917 года - да и задолго до него. Более того, какими бы эгалитарными ни были личные убеждения и намерения главных белых лидеров, которые были далеки от клишированных карикатур на украшенных пенсне садистских пижонов большевистской пропаганды, это не могло развеять зловоние реставрационизма, которым были пропитаны их лагеря, населенные бывшей элитой Российской империи или будущими элитарными приезжими, жаждущими такого статуса. Например, британские офицеры миссии на Юге России, приглашенные на банкет, устроенный местным отделением Союза землевладельцев в Новочеркасске, вскоре почувствовали, что находятся среди "рассадника монархистов", и были глубоко смущены, когда один из гостей (двоюродный брат Николая Романова) приказал оркестру сыграть "Боже, царя храни", старый императорский гимн, запрещенный со времен Февральской революции.

Следовательно, хотя деникинские земельные законы и трудовое законодательство могли обещать справедливое отношение к крестьянам и рабочим, население территории, занятой Добровольцами, неизменно испытывало на себе кнут и гнев вернувшихся помещиков и фабричных начальников, которые были изгнаны в результате повсеместного захвата частной собственности, сопровождавшего распространение советской власти в 1917-18 годах, и теперь жаждали мести и возмездия. То же правило действовало и на востоке, когда войска Колчака продвигались из Сибири (где крупные помещичьи хозяйства были почти неизвестны) через Урал в Поволжье (за которым они стали генеральными) - несмотря на то, что сам Колчак был явным приверженцем прогрессивной земельной реформы, напоминающей ту, что была предпринята в России после революции 1905 года, и что омское министерство земледелия кишело бывшими соратниками тогдашнего премьер-министра-реформатора П.А. Столыпина. Самое показательное, что "Декрет о земле" Колчака был издан только в апреле 1919 года, когда продвижение его армии в Европейскую Россию потребовало таких действий. Точно так же и по второму важному вопросу того времени - национальному самоопределению - он тоже молчал до весны 1919 года, когда внимание Парижа к намерениям белых заставило его действовать - или, по крайней мере, давать больше обещаний.

Подобное уклонение можно объяснить по-разному. При щедром прочтении политики белых можно было бы подчеркнуть, что движение было искренне привержено позиции непредрешенчества - той, которая бескорыстно препятствовала (даже запрещала) проведению значительных реформ в ходе вооруженной борьбы: Согласно доктрине, которую регулярно отстаивали белые (даже когда они осуждали за инертность аналогичное Временное правительство 1917 года), такие действия должны были ожидать решений нового учредительного собрания (Колчак, как цитировалось выше, предпочитал называть его "национальным собранием") после победы над большевиками. Менее щедрая трактовка "белой идеи" могла бы сослаться на циничные искажения и маскировку белыми своих истинных целей, чтобы получить крестьянские рекруты для комплектования своих армий и союзное оружие для их оснащения, одновременно пытаясь одурачить слишком доверчивых представителей национальных меньшинств, чтобы они согласились с тем, что обещания самоопределения, исходящие из Омска и Екатеринодара, реальны.

Уклончивая и противоречивая позиция белых по национальному вопросу была особенно вредна для их дела, поскольку, особенно на юге и северо-западе "России", они, как правило, действовали с баз в землях, где русские были в меньшинстве, а нерусские использовали постимперский и послевоенный перерыв для создания своей независимости. Таким образом,