– Да, но там же будет одно мужичьё и бабы. От первых будет нести водкой и табачищем, а от вторых пóтом и чесноком! Я не хочу ехать в свинарнике.

– Никто не гарантирует нам, что таких соседей не окажется в первом или во втором классе.

– Ну уж нет, не соглашусь. Люди нашего с вами круга хорошо воспитаны. Они соблюдают гигиену и не позволят себе вести в обществе подобным образом.

– Елена Константиновна, чем раньше мы прибудем в Казань, тем скорее я найду Двойника. Кто знает, что он предпримет? К тому же у вашей модистки будет больше времени на пошив траурного наряда. Прошу вас согласиться на третий класс.

– Чего уж там на третий? – с издевкой спросила она. – Тогда уж давайте на четвёртый!

– В этом составе нет ни четвёртого класса, ни товарных вагонов, цепляемых к пассажирским. Так что не волнуйтесь. Я иду за билетами?

– Вы, Клим Пантелеевич, и есть самый настоящий сатрап похуже Двойника. Ладно, – она махнула рукой, – я согласна.

Ардашев вернулся через четверть часа. В лужах, оставшихся от недавнего дождя, отражался свет вокзальных фонарей. Мимо носились артельщики в длинных фартуках, сновали суетливые пассажиры, и пахло угольной гарью.

– Вы не поверите, но даже эти билеты я купил с трудом. Лето. Жара. Народ бежит к Волге, забывая, что в окрестных деревнях голодают крестьяне. Странные мы существа. Думаем только о себе… Но идёмте, поезд скоро отходит. Наш вагон в конце состава, – пояснил студент, вытирая лоб носовым платком.

– Господи, это же ужасно! Последний вагон сильнее всего качает!

– Зато меньше гари долетает в открытое окно. Чемоданы я сдал в багажное отделение. – Он показал две зелёные картонки[64]. – Надо поторопиться.

Клим помог вдове забраться по ступенькам старого двухосного вагона, половина которого была раскрашена в зелёный цвет, а другая – в тёмно-коричневый. Это означало, что последний вагон был микст, то есть смешанный: одна часть его относилась к третьему классу, а другая – к багажному отделению.

– Можно узнать, какие у нас места? – осведомилась Елена Константиновна.

– В третьем классе места не нумеруют. Мы полностью во власти кондуктора. Куда он нас посадит, там нам и ехать.

– О боже! Какое безобразие!..

Надо признать, что вагонный лакей поступил мудро, разместив молодую пару рядом с многодетной семьёй сельского священника. Сам батюшка восседал тут же.

От потушенных ламп пахло керосином и нагретой жестью, а из других отделений несло махоркой, слышался громкий говор и женский смех. Да, это был другой мир, непонятный вдове фабриканта. Многие из этих людей никогда не слыхивали о шато-икем и духах «Сердце Жаннетты», но им это нисколько не мешало радоваться путешествию в вагоне, разделённом на сидячие и спальные места. Счастливчикам, получившим возможность видеть сны лёжа, за дополнительные сорок копеек вместо матрасов выдавали тюфяки, но зато с белоснежной простынёй. Её чистота гарантировалась срыванием пломбы с постельного комплекта на глазах пассажира. Последнее обстоятельство ничуть не радовало вдову, и от тюфяка, как и от простыни, она отказалась, предпочитая дремать сидя.

Язычок газовой нефтяной горелки[65] выхватывал из темноты то детские лица, то спящего батюшку, храпевшего громче, чем хор певчих на клиросе славит Господа на Пасху.

Неожиданно пол качнулся так, что с верхних полок посыпались пассажиры, точно переспевшие яблоки с веток. Раздались крики и стоны. Кто-то жаловался на сломанную руку, а какой-то несчастный сильно ушиб голову. Вагон шатался, как пьяный, и нёсся с сумасшедшей скоростью.

Ардашев выглянул в открытое окно. Локомотива впереди не было. Сноп искр, вырывающихся из трубы, был уже далеко. Состав растворился в тёмной пелене ночи, как тонущее судно в океане. Кусок сигнальной верёвки[66], шедшей от последнего вагона к машинисту, болтался, зацепившись за поручень. Нетрудно было догадаться, что её сначала обрезали, а потом отцепили вагон. «Но где же тогда «собачник»?»[67] – подумал Клим и бросился на заднюю площадку.

Дверь оказалась незапертой, но хвостового кондуктора не было. Стояла пустая скамья, валялись тормозной башмак и зажжённый красно-белый фонарь. В угол закатилась железная кружка.

Вагон качался, как шаланда в шторм, и нёсся под уклон. Раздавался металлический скрежет, и в ушах выл встречный ветер. «Если впереди есть хоть небольшой поворот – этот сарай на колёсах сойдёт с рельсов, и тогда все погибнут. Медлить нельзя», – пронеслось в голове, но панический озноб пробежал по всему телу, сковывая движение. Он медленно потянул на себя ручку механического тормоза, понимая, что резко останавливать разогнавшийся «снаряд» нельзя. Пассажиры могут получить увечья. Скорость уменьшилась. Колёса заскрипели, началось торможение, но движение ещё продолжалось. Теперь он сдвинул ручку тормоза до отказа. Раздался металлический скрежет, и сноп искр вылетел из-под едущих по рельсам колёс. Огромный микст замер. Люди высыпали в проход. Раздался шум.

Ардашев поднял керосиновый фонарь над головой и прокричал:

– Господа, прошу внимания! – Когда народ утих, он продолжил: – Как видите, наш вагон отцеплен. Всем следует покинуть его и отойти от насыпи на безопасное расстояние. Если есть среди пассажиров врач, то прошу оказать помощь пострадавшим. Если доктора нет, то женщинам придётся стать сёстрами милосердия. Кондуктора, находящегося на задней площадке, скорее всего, выбросило. Надобно его отыскать. Кроме того, мы обязаны выставить фонарь хотя бы за полверсты, чтобы предупредить идущий за нами состав об опасности. Но фонарь всего один, значит, для поиска кондуктора нам придётся жечь факелы. Их надобно изготовить очень быстро, потому что мы не знаем, когда здесь окажется другой локомотив. Во избежание краж необходимо организовать охрану багажного отсека. Итак, мне нужно восемь мужчин. Есть желающие?

– Я ветеринар, но могу оказать и медицинскую помощь! – раздался чей-то голос.

– Мы с братом сделаем факелы. Сколько нужно?

– А я студент медицинского факультета, будущий хирург…

– У меня есть английский электрический фонарь. Я пойду искать проводника.

– Господа, благодарю за отзывчивость! Теперь пора покинуть вагон. Те, кто получил увечья, упав с полок, выходят первыми. За ними – женщины и дети, а потом все остальные. Прошу! – объявил Ардашев, освещая дорогу керосиновым фонарём кондуктора.

– Разрешите, я останусь подле вас? С вами надёжнее, – прошептала вдова, слегка коснувшись губами уха студента.

– Со мной нельзя. Я должен отыскать «собачника», даст Бог, живого, и установить фонарь как можно дальше от вагона. Потому вам придётся находиться со всеми пассажирами.

– Слушаюсь, о мой повелитель, – игриво пролепетала Елена Константиновна и, обняв себя за плечи, добавила: – Зябко что-то…

Клим снял пиджак и, набросив его на