– Она защитит меня от солнца и дождей, – ответила Мумби. – На следующей неделе, когда наберусь сил, укреплю стены глиной.

– На следующей неделе, – сказал я, – ты вернешься к Коиннаге, где жила.

– Нет, – упрямо заявила она. – Я скорее позволю тебе скормить мое иссохшее старое тело гиенам, чем вернусь туда.

Я раздраженно подумал, что это можно устроить, поскольку глупостей на сегодня было выше головы. Но вслух произнес:

– Мумби, а почему ты так решила? Разве Коиннаге перестал относиться к тебе с должным сыновним почтением?

– Он относится ко мне с сыновним почтением, – признала она, пытаясь распрямиться, и схватилась морщинистой узловатой рукой за копчик.

– У Коиннаге три жены, – продолжил я, раздраженно отмахиваясь от пары мух, кружащих перед моим лицом. – Если кто-либо из них отмахивается от тебя или относится к тебе неподобающе, я с ними поговорю.

Она пренебрежительно хмыкнула.

Я помолчал, глядя на маленькое стадо импал в саванне и размышляя, как разобраться в происходящем.

– Ты разругалась с ними?

– Я и не понимала, как на твоем холме холодно по утрам. – Она потерла сморщенный подбородок искривленной рукой. – Мне понадобится больше одеял.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал я.

– И больше хвороста, – добавила Мумби, – мне придется собирать много хвороста.

– Так, хватит, – решительно сказал я. – Мумби, ты должна вернуться в свой дом.

– Нет! – Она оборонительным жестом положила руку на стену хижины. – Это мой новый дом.

– Это холм мундумугу. Я не позволю тебе поселиться здесь.

– Я устала от людей, которые все время объясняют, чего мне нельзя, – она вдруг ткнула рукой в сторону орлана-крикуна, лениво кружившего на теплых воздушных течениях над рекой. – Отчего я не могу быть свободной, как эта птица? Я поселюсь здесь, на этом холме.

– А кто еще тебе говорит, чего тебе нельзя делать? – спросил я.

– Это не имеет значения.

– Это имеет значение, – сказал я, – иначе тебя бы тут не было.

Она мгновение глядела на меня, потом пожала плечами.

– Вамбу сказала, что мне больше не надо помогать ей готовить, а Кибо не позволяет мне измельчать кукурузные зерна или варить помбе. – Она воинственно зыркнула на меня. – Я мать вождя этой деревни! Я не заслужила, чтобы со мной обращались как с беспомощным младенцем.

– К тебе относятся как к уважаемой старейшине, – объяснил я. – Тебе больше нет нужды работать. Ты вырастила семью, и теперь пришло время, когда они будут о тебе заботиться.

– Я не хочу, чтобы они обо мне заботились! – бросила она. – Я всю жизнь сама управляла шамба, и управляла отлично. Я не готова бросать это дело.

– Разве не бросила его твоя собственная мать, – спросил я, – когда ее муж скончался и она перебралась в шамба своего сына?

Одна из мух наконец уселась мне на щеку, и я ее прихлопнул.

– У моей матери больше не было сил управлять шамба, – воинственно огрызнулась Мумби. – Это не мой случай!

– Если ты не отойдешь от дел, как тогда женам Коиннаге научиться самим управлять шамба?

– Я им покажу, – ответила Мумби. – Им еще многому нужно научиться. Вамбу не умеет как следует готовить банановое пюре, а Кибо, ну-у…

Она пожала плечами, давая понять, что младшая жена Коиннаге вообще недостойна упоминания.

– Но Вамбу – мать троих сыновей и скоро сама станет бабушкой, – заметил я. – Если она сейчас не готова управлять шамба, то никогда и не будет готова.

По обветренному лицу Мумби скользнула удовлетворенная усмешка.

– Значит, ты со мной согласен.

– Ты меня не поняла, – сказал я. – Наступает время, когда старые обязаны освободить дорогу молодым.

– Ты-то уж точно никому не собираешься уступать свое место, – осуждающе произнесла она.

– Я мундумугу, – ответил я. – Я предлагаю деревне не свою физическую силу, но мудрость, а мудрость приходит с возрастом.

– А я предлагаю мудрость женам своего сына, – упрямо сказала Мумби.

– Это не то же самое, – возразил я.

– Это в точности то же самое, – ответила она. – Когда мы еще жили в Кении, я сражалась за хартию Кириньяги не менее яростно, чем ты сам, Кориба. Мы прибыли сюда вместе, на одном звездолете, я помогала расчищать эту землю и сажать растения. Нечестно, чтобы меня отодвигали в сторону только потому, что я старая.

– Тебя не отодвигают в сторону, – терпеливо объяснил я. – Ты пришла сюда, чтобы жить по обычаям кикуйю, а в наших обычаях забота о старых членах общества. Тебе никогда не придется больше испытывать нужды ни в пище, ни в крове над головой, ни в уходе, когда ты заболеешь.

– Но я не чувствую себя старухой! – возмутилась она и жестом обвела принесенные из деревни ткацкий станок и посуду. – Я по-прежнему могу ткать одежду, чинить тростниковую крышу и готовить еду. Я не настолько стара, я вполне могу таскать бурдюки с водой и растить кукурузу. Раз мне больше не разрешают заниматься этим в собственном доме, тогда я поселюсь здесь и буду делать это для себя.

– Это неприемлемо, – заявил я. – Тебе следует вернуться домой.

– Это уже не мой дом, – горько ответила она. – Это дом Вамбу.

Я посмотрел на нее – согнутую и сморщенную.

– Порядок вещей таков, что старость уступает дорогу молодости, – проговорил я снова.

– А кому уступишь дорогу ты? – спросила она горько.

– Я обучаю юного Ндеми, чтобы тот стал следующим вашим мундумугу, – ответил я. – Когда он будет готов, я отойду в сторону.

– А кто решит, готов ли он или еще нет?

– Я.

– В таком случае я должна решать, готова ли Вамбу управлять шамба моего сына.

– Ты должна слушать своего мундумугу, – сказал я. – Ты сгорблена, твоя спина искривлена под грузом прожитых лет. Настало время тебе перейти на попечение жен твоего сына.

Она сварливо выдвинула челюсть вперед.

– Я не позволю Вамбу готовить для меня. Я всегда сама себе готовила, с той поры, как мы жили в Кении у высохшей реки. – Она снова помолчала. – Я тогда была очень счастлива, – прибавила она с горечью.

– Наверное, тебе стоит снова научиться быть счастливой, – отозвался я. – Ты заслужила отдых, позволь же другим работать на тебя. Это сделает тебя счастливой.

– Но не делает.

– Ты потеряла из виду нашу цель, – произнес я. – Мы покинули Кению и прибыли на Кириньягу потому, что стремились сохранить наши обычаи и традиции. Если я позволю тебе их игнорировать, то придется разрешить и остальным игнорировать их, так что мы перестанем быть Утопией кикуйю, а обратимся в новую Кению.

– Ты нам говорил, что в Утопии все счастливы, – сказала она. – Ну вот, я несчастлива, значит, на Кириньяге что-то не так.

– А если ты будешь управлять в шамба Коиннаге, – спросил я, – все наладится?

– Да.

– Но тогда будут несчастливы Вамбу с Кибо.

– Значит, Утопий вообще не бывает на свете и мы должны заботиться лишь о собственном счастье, как мы его понимаем, – заключила Мумби.

Почему старые люди так эгоистичны и бесчувственны? – подумал я. –