тяжелобольных детей и оборудование для больниц, оплачивал операции, организовывал гуманитарную помощь в Центральный Китай и бедные регионы Индии. Несколько раз он приезжал в Ньюарк и просил Организацию о помощи. Пару раз я пересекался с ним в коридорах, но мы не общались.

Худзё оставил в наследство новому правительству экономический кризис, и Всемирный банк, конечно, выдал кредит, но одно обслуживание этого кредита обходилось втридорога, а о возвращении и речи не шло.

Бывшие союзники перессорились, главным врагом нового правительства стал собственный парламент. Они несколько раз предъявляли правительству вотум недоверия, но – не без посредничества Джонса, «совести нации», – конфликт удавалось погасить. Время шло, приближались выборы, и Народная партия готовилась их проиграть. Перед самыми выборами, понимая, что терять уже нечего, правительство обнародовало проект бюджета, предполагающий секвестр расходов на здравоохранение, образование, жилищное строительство и даже армию. Сокращение радикальное, но под него Всемирный банк обещал реструктурировать долг.

«Антинародный бюджет» был непопулярным решением, но страну от кризиса он спасти мог. Если бы топливо, питавшее маховик революции, иссякло, «антинародный бюджет» мог принести лет пять рецессии, но позволил бы сохранить стабильность.

Но революция пожирает своих детей, а преподобный Джонс съеденным быть не желал и оттого выбрал себе роль не ребёнка революции, а её отца – и, подобно Кроносу, уже раскрыл острозубый рот. Кто бы мог подумать, что у тощего человека такой аппетит?

«Антинародный бюджет» он съел на закуску.

Теперь я понимаю: его волновал секвестр военных расходов. Сам-то он говорил о недопустимости сокращения социальной сферы, и поэтому бюджет не смогли согласовать. Формально рядовой депутат, на деле он был одной из самых влиятельных фигур шанхайской политики. Регулярно выступал в Сети, толпы поклонников его обожествляли, а Фонд святого Себастьяна вербовал рекрутов по всему миру и создавал Джонсу личную армию.

– Этот бюджет является антинародным, и меня возмущает сам факт того, что его всерьёз обсуждают в органах демократической власти, – сказал он и запустил крах старой системы власти.

Премьер-министр и кабинет ушли в отставку досрочно, а в переходном правительстве одно из кресел занял сам Джонс. Народная партия на коленях умоляла Джонса стать лидером хотя бы до победы на выборах. Джонс поставил одно условие – единоличное руководство, и отчаявшиеся партийные боссы согласились. На следующий день он объявил, что возглавит партию, потому что чувствует: «Город нуждается во мне».

Он попросил совета у своей церкви, и та – небольшая, рассеянная по миру община – немедленно его благословила. Гражданам же Шанхая, избирателям, Джонс пообещал не идти на уступки Организации и добиться реструктуризации долга без сокращения расходов.

Нам, из Нью-Йорка, подобный сценарий казался фантастическим, но чего не наболтаешь ради большинства голосов? Спецы по Шанхаю были уверены, что Джонс лоялен – и в Совбезе, где Шанхай имел голос в составе азиатской делегации, проблем с ним не будет. Иными словами, Организация не имела ничего против победы Джонса. Он и победил, но снова многих удивил.

Он отказался стать премьер-министром или спикером парламента и ушёл с позиции лидера партии, сославшись на разногласия с новым кабинетом.

Те, как и предшественники, не видели иного выхода, кроме жёстких сокращений бюджета. Но социальные расходы объявили священной коровой, и решено было резать армию. На закрытом совещании премьер-министр предложил отдать армию и ракетно-ядерный арсенал Армии Земли и таким образом все расходы переложить на Организацию. Шаг правильный: в таком случае Организация бы не только реструктурировала долг, но и согласилась на новые льготы и кредиты. Ньюарк вообще очень легко купить.

Вот только Джонса это не устраивало.

Вместе с ним из Народной партии ушла половина – все радикалы, консерваторы и леваки. Остались сонные центристы, неспособные даже произнести речь, в то время как депутаты-джонситы блокировали все предложения правительства и вносили бессчётное количество поправок. Парламент раздирало на части.

Правительство, однако, было настроено решительно. Преподобный в ответ развернул настоящую войну. Он собирал митинги, спустил миллионы на рекламу в Сети, объехал каждый квартал Шанхая, заручился поддержкой бизнеса, силовых структур и – самое важное – армии.

Военные – особая каста. Их побаиваются, но ими гордятся, считают лучшими и первыми среди равных, хотя, казалось бы, где тут достоинство – всю жизнь учиться убивать людей, а потом тупо стрелять в того, на кого тебе укажут; и какие тут требуются особые качества, кроме атрофии совести.

Беспричинное почтение сформировало у военных специфическую идентичность. Будучи от природы (за редким исключением) людьми обделёнными интеллектом, они всячески стремятся эту мифологему поддерживать, сами её не понимая.

Чаще за них объясняют другие, образованные, для которых армия – это только инструмент, и не дай бог, если инструмент заговорит. Законом об Армии Земли я несколько исправил ситуацию, но я пришёл в этот мир на добрую сотню тысяч лет позже.

За это время успели массу людей перебить зазря.

И Джонс, представьте себе, был со мной согласен. Но, в отличие от меня, он верил в Бога – и считал, что наши заблуждения, если они искренние, рано или поздно спасут нас. С моей же точки зрения, заблуждения – это не герои, а чудовища, которых рождает сон разума: только отвернёшься на секунду, а в дверь уже стучит аморфное нечто и рычит: «Привет, родители!»

Одно из таких чудовищ – культ нации и «веры наших отцов», подвергшийся осмеянию и остракизму на заре новой эпохи, но тихо лелеемый и почитаемый военными, – и вернул к жизни преподобный.

Он убедил армию в своих патриотических чувствах: вкрадчиво и доверительно рассказал генералам, что думает о духовных сумерках, сгустившихся над народом некогда великого Китая. Он признался, что всегда восхищался военными и их стойкостью, ведь корни их неколебимого мужества произрастают из любви к Родине и питаются высоким гуманизмом, жестоким, но справедливым, который неведом нежнокожим либералам.

Армия его полюбила. Она превознесла Джонса и назвала последним патриотом. Естественно, они ошиблись, приняли ворону за динозавра, но патриоты не вымерли, а эволюционировали, отрастили перья и чёрные крылья.

Джонс, как и я, презирал патриотов. Но, как и я, он ими пользовался. Как орудие патриоты бесподобны. В отличие от одержимых Яхве или Аллахом, у патриотов нет тяги к мученичеству, они интеллигентнее. Их интересует не своя жизнь, а сохранение страны, своего так называемого народа или нации. Это милая цель, и кто-то даже будет уважать их жертвенность.

Не я, потому что цена этой жертвенности – миллионы убитых и искалеченных, и при всём своём цинизме я не могу сбросить их со счетов.

Но иногда мы не в том положении, чтобы выбирать союзников. «Если Гитлер