искать объяснение того молчания, каким была окружена личность этого святителя в русских источниках. Можно в полной мере согласиться с М. Д. Приселковым, отметившим, что истоки решительности и жестокости, с которыми действовал Константин, искореняя на Руси всякую церковную «автономию», следует искать не только в ревности нового амбициозного митрополита, но и в воле Константинополя[439]. Однако все перечисленное могло реализоваться лишь при условии, что на такие шаги было получено согласие или одобрение великого князя. Как показали последующие события, великий князь не предугадал результаты принимавшихся им решений. В итоге, даже если церковный фактор в истории падения Киева в 1169 г. был и не доминирующим, то, несомненно, и не последним. Подтверждением этому может служить не только летописная запись о «Божественном наказании» города, но и поведение Святослава Черниговского после изгнания из Чернигова греческого епископа Антония[440].

Действительно, изгнание Антония с кафедры привело лишь к тому, что та оставалась вакантной на протяжении нескольких лет. Следующий епископ, Порфирий, который, скорее всего, также был греком[441], упомянут лишь под 1177 г., то есть только через 8 или 9 лет после изгнания Антония. Очевидно, что Святослав Всеволодович, оскорбленный произошедшим, долгое время отказывался принимать к себе иных греческих архиереев. Однако, судя по тому, что в 1177 и 1187 гг. Порфирий дважды призывался князем для выполнения дипломатических функций – посылался во Владимир-на-Клязьме к Всеволоду и представлял там интересы черниговского княжеского стола, – можно заключить, что в отличие от своего предшественника, Антония, он сумел на некоторое время снискать княжеское доверие. Однако его первая миссия оказалась неудачной[442], а во время второй своей поездки во Владимир он «исполнивъсѧ срама и бещестьӕ»[443], чем в своих действиях и поступках не только повторил, но и превзошел незавидный опыт и дурную славу своего предшественника[444]. Можно в полной мере согласиться с Т. Ю. Фоминой, высказавшейся за то, что исчезновение Порфирия со страниц летописи вернее всего связывать с его удалением из Чернигова после его интриги во Владимире, едва не закончившейся войной[445].

Итак, официальным поводом для совершения суда стало расхождение, присутствовавшее между Поликарпом, а также митрополитом и епископом Антонием по вопросу о практике поста в среду и в пятницу, если на них выпадали Господские праздники. При всем ритуализме церковной жизни на Руси и в Византии повод для суда – порядок соблюдения поста в условиях, когда этот вопрос не имел однозначного разрешения даже в самой Византии[446] – видится, в некотором смысле, если и не ничтожным, то, несомненно, преувеличенным, а, возможно, и надуманным. Поликарпа обвинили в том, что он нарушает церковный устав о постах и дает неверные советы черниговскому князю Святославу. Однако если бы даже рекомендации Поликарпа, предполагавшие ослабление строгости постных дней, были ошибочными, действия игумена никак не заслуживали такого высокого и строгого разбирательства. Для водворения порядка вполне было бы достаточно архипастырского вразумления и обычной епитимии. Однако ситуация развивалась иначе, приобрела масштаб соборного суда Церкви и дала повод для наложения на игумена максимально строгих мер наказания. Все перечисленное позволяет прийти к иному выводу. Причины конфликта лучше всего искать в личной неприязни кого-либо из греческих иерархов к Поликарпу. И таковой кандидатурой видится черниговский святитель Антоний, недовольство которого Поликарпом, кажется, не составляло для современников секрета. Именно он, судя по всему, выступил стороной обвинения.

Сомнительно, чтобы Антония Черниговского волновали угрозы, нависшие над спасением и будущей вечной жизнью Святослава Всеволодовича от вкушавшихся им по совету Печерского игумена в Господские праздники[447] мяса и молока. Еще недавно, в годы первосвятительства Константина I, Антоний занимал по этому вопросу диаметрально противоположную позицию и с такой же ревностью отстаивал практику, которую ныне осуждал. Скорее всего, архиерея тревожило иное: общение князя с игуменом вызывало в Антонии ревность и опасение, что Поликарп будет возведен на епископскую кафедру Чернигова[448]. Этот личный характер конфликта предопределил тяжелый исход суда, напоминавший расправу. Между тем, ситуация, связанная с именем игумена Поликарпа, вполне вписывается в нормы церковных правил.

14 правило Сардикийского Поместного Собора следующим образом оценивает подобный казус: «Если окажется какой-нибудь епископ склонным к гневу (что в таком муже не должно иметь места) и, внезапно быв раздражен на пресвитера или диакона, захочет изринуть его из Церкви, подобает предохранение употребить, да не тотчас такой будет осуждаем и лишаем общения. Все епископы рекли: “Извергаемый да имеет право прибегнуть к епископу митрополии той же области <…>”»[449]. Вместе с этим дело непременно требовало исследования, о чем настойчиво говорит 21 правило IV Вселенского Собора: «От клириков или мирян, доносящих на епископов или на клириков, не принимать доноса просто и без исследования, но предварительно изведывать общественное о них мнение»[450]. Принимая во внимание уже упоминавшийся упрек, высказанный к киевлянам об «их грехах», из-за которых пострадал город, можно предположить, что лица, способные защитить Поликарпа, ничего не сделали, чтобы выступить в поддержку игумена. Весьма показательно, что примеры ходатайства за неповинных не обходились вниманием книжниками. Для этого достаточно вспомнить хотя бы наиболее известные случаи такого свидетельства и заступничества. Во время конфликта князя Изяслава и игумена Никона за иноков вступилась супруга Изяслава[451]. Столь же решительно поступил Святослав Ярославович Черниговский, который, узнав о нависшей над Антонием Печерским угрозе со стороны того же Изяслава, вывез инока в свои земли, предоставив прославленному монаху право поселиться в пещерах на Болдиных горах[452]. Подобную ревность проявляли и священнослужители. В 1097 г. за князя Василька Теребовльского просили игумены местных монастырей, которые без приглашения Святополка самостоятельно явились к князю со своим ходатайством об арестованном[453]. Наконец, в ходе суда над Авраамием Смоленским в защиту праведника высказались два священника, Лука и Лазарь[454]. Однако в истории Поликарпа ничего подобного нет.

Неизвестен и состав суда, рассматривавший дело Поликарпа. С. М. Соловьев, опираясь на сообщения Никоновской летописи, полагал, что по воле Мстислава Изяславича в Киеве был собран Собор из числа епископов и игуменов. Однако высокое собрание не пришло к единому мнению. В итоге осуждение игумена произошло лишь тогда, когда сторонники Поликарпа покинули Киев. При этом вина за совершенное была историком возложена не только на киевского и черниговского архиереев, но и на епископа Переяславского[455]. Между тем, ранние летописи не доносят подобных подробностей и называют только два имени – митрополита Константина и епископа Антония. Однако, если Антоний был обвинителем Поликарпа, то признать за ним право голосования на суде никак нельзя. К тому же, согласно церковным канонам, суд