Шрифт:
Закладка:
Никоновская летопись
Того же лета Констянтинъ митрополит Киевский и всеа Руси заточи Поликарпа игумена Печерскаго манастыря про Господьскиа празники, не веля ему сыра, и масла, и яиць и млека ясти въ Господьскиа празники и въ великихъ нарочитых святыхъ, егда прилучится въ среду или въ пятокъ, иже есть Рожество пречистыа Богородици, и Введенье, и Сретение, и Успение, и Преображение Господне, и святаго пророка и предтечи и крестителя Господня Иоанна Рожество и Усекновение, и святых апостолъ Петра и Павла, и святаго апостола и евангелиста Иоанна Богослова, и святых великлмученикъ Георгиа и Дмитрия и другихъ великихъ нарочитыхъ святыхъ, и отъ светлыа недели до пянтикостиа въ средехъ и пятцехъ сыра, и млека, и яиц и масла кравиаго отшаятися, соблюдающе правило апостольское; масло же древляно и рыбы ямы, аще бо и распятью Господню тропари поемъ, но паче и въскресныя сими поемъ, и светло и радостно празнуемъ Воскресение Христово. Помогаше же Констянтину митрополиту и Антоней епископъ Чръниговский и [Феодоръ] епископъ Переаславский. Антоний же епископъ Черниговский много браняше своего князя Черниговскаго и боаръ его, да не ядять мясъ въ Господьскиа праздникы; князь же Святославъ и боаре его не внимаху ему о семъ; Антоний же епископъ крепко браняше, князь же Святославъ, [сынъ Олговъ], Чръниговский не стерпе досады отъ епископа своего, и изгна его изъ града своего Чернигова и отъ всего княжениа своего; онъ же иде къ Констянтину митрополиту въ Киевъ, и пребываше тамо и съ сущими его[401].
В Лаврентьевской летописи в записи под 1168 г., доносящей известие о завоевании Киева войсками под управлением Мстислава Андреевича, главной причиной разыгравшейся политической трагедии (разграбление города, церквей и монастырей), назван несправедливый суд, совершенный митрополитом над печерским игуменом Поликарпом: «се же здѣӕсѧ за грѣхъı ихъ. паче же за митрополичю неправду»[402]. С неменьшими подробностями сообщила о постигшем Киев и даже Печерскую обитель бедствии Ипатьевская летопись[403]. Не вызывает сомнения, что в глазах летописца разграбление столицы стало расплатой киевлян за судебную предвзятость, к которой все они в какой-то мере виделись книжнику причастными. Не межкняжеские споры и изменение принципов управления русскими землями, а грех, совершенный первосвятителем в отношении неповинного игумена, виделся инокам Печерской обители главной, если не единственной причиной невиданного прежде разграбления города. Именно поэтому автор записи, дистанцируясь от киевлян, обратил внимание на то, что бедствие постигло город по грехам «ихъ», а не «нашимъ», как бы того требовало христианское смирение. Факт включения данного известия в летописный свод, эмоциональность записи, а также особая сосредоточенность внимания на последствиях вынесенного в отношении Поликарпа решения позволяют заключить, что суд над игуменом имел резонансный характер. В немалой степени этому способствовало уже упомянутое стечение обстоятельств, выразившееся в том, что вскоре после суда город подвергся разграблению. Надо полагать, что столь трагическое совпадение не виделось случайностью и преувеличением. Для современников и свидетелей произошедшее являлось очевидным результатом Божественного Провидения. Стараниями сторонников Поликарпа именно это понимание событий получило свое закрепление на страницах летописи, демонстрируя читателю, что ожидает несправедливых судей и безучастных свидетелей их деяний. Впрочем, как позволяет о том судить эта же летописная запись, последствия судебного дела оказались крайне драматичными еще для одного его участника. Разгневанный черниговский князь Святослав Всеволодович велел выгнать с кафедры своего архиепископа Антония, который «помогал» митрополиту в суде над Поликарпом и имел к Печерскому игумену личные претензии, порожденные недовольством тем влиянием, какое оказывал Поликарп на Святослава[404]. Скорее всего, Антония раздражало то, что Поликарп духовно руководил Черниговским князем, т. е. вторгался на чужую каноническую территорию.
Суд над Поликарпом привлекал к себе внимание многих историков. Так, Е. Л. Конявская, А. Ю. Виноградов и священник М. С. Желтов оправданно усматривали в описываемых событиях один из фрагментов масштабных споров о постах[405]. М. Д. Приселков небезосновательно видел в произошедшем очередной акт затянувшегося конфликта между монастырем и митрополичьей кафедрой, а также сложную политическую игру в области церковной политики между обладателями киевского великокняжеского стола и Константинополем в условиях преодоления последствий «Климентовой смуты» и фактической автономии от Киева епископских кафедр Ростова, Суздаля и Владимира-на-Клязьме. В этой борьбе киевские первосвятители и Византия пробовали восстановить свой контроль над обителью и местными епископиями в то время, как запросы князей и епископата отличались значительно бо́льшей сложностью, отражая властные амбиции отдельных лиц и сложные запросы конкретных ситуаций[406]. Близкую точку зрения можно встретить и у других авторов[407]. Нельзя исключать, что эта история сложна и все перечисленные обстоятельства сыграли свою роль в возникшем противостоянии. Впрочем, острота конфликта могла быть обусловлена еще одним обстоятельством – характерами, да и самими личностями его участников: игумена Поликарпа, митрополита Константина, епископа (архиепископа) Антония и князя Святослава Черниговского.
Уже с момента своего избрания на игуменство, произошедшего, вероятно, в 1164 г.[408], Поликарп стал влиятельнейшим лицом в городе и при великокняжеском дворе[409]. Нельзя исключать того, что страстное искреннее желание киевского князя Ростислава принять монашество зародилось у того не только на фоне смерти близкого друга, но и под влиянием Поликарпа. Правда, духовник князя поп Симеон отговорил Ростислава Мстиславича от такого шага[410]. Не менее примечательной видится личность черниговского епископа Антония, стяжавшего себе репутацию и славу «твердого» и «последовательного» сторонника греческих митрополитов на киевской кафедре. Приспосабливаясь к ним, он искренно и решительно менял свои мнения на противоположные, не усматривая в том ничего странного и уж тем более зазорного[411]. Стремясь понять образ епископа Антония, Е. Е. Голубинский видел в черниговском иерархе «интригана»[412], легко нарушавшего дававшиеся им присяги и
