обещания. Однажды Антоний даже покусился повлиять на порядок наследования черниговского княжеского стола[413]. Не менее одиозной фигурой оказался сам митрополит Константин II, служение которого, как одноименного ему предшественника Константина I, было отмечено скандалами, связанными с симонией, злоупотреблениями епископов на местах и жестокой расправой над ростовским епископом Феодором (Феодорцом)[414].

Устав Владимира Святославича, включавший священников и диаконов в круг «церковных людей», предоставлял архиерею возможность использовать свои канонические права и совершать над ними церковный суд. В дальнейшем эти нормы были развиты в Уставе Ярослава[415]. Однако сообщения источников не дают основания утверждать, что в первые три столетия христианства на Руси местные архиереи таковым правом активно пользовались. Сомнительно, чтобы в условиях канонической полифонии и недостатка сил епископы могли позволить себе излишнюю строгость в отношении клириков. Например, ответы епископа Нифонта Кирику Новгородцу и его совопрошателям указывают на то, что архиерей весьма снисходительно относился к большей части прегрешений не только мирян, но и духовенства[416], если только это не были блуд и воровство, предпочитая суду и его приговорам епитимии от духовников[417]. Аналогичное или близкое к описанному отношение к наказанию пастырей можно встретить в канонических ответах митрополитов Георгия и Иоанна[418]. Передача Нифонтом новгородским духовникам Кирику, Савве и Илие права самостоятельно решать вопрос о наложении на священников епитимий отражала не только их высокий статус, но и каноническо-правовые реалии своего времени в условиях ограниченности прав архиерея над клириками ктиторских храмов. Единственным способом, посредством которого Нифонт получал хотя бы ограниченное влияние на неподвластную часть его клира, оказывалась власть духовников епископии[419]. Несомненно, за такой пастырской попечительностью скрывались не только духовная мудрость, но и житейское здравомыслие, а также церковно-политический расчет, находившие свою опору в том, что значительная часть храмов и монастырей Руси в описываемый период являлись ктиторскими[420]. Власть архиереев (как и святительские запросы[421]) на их территориях была существенно ограниченной[422], и данную проблему предстояло решить. В результате суд над игуменом Поликарпом стал первым в своем роде, во всяком случае, первым письменно подтвержденным «резонансным» церковным судом над священником. Второй подобный пример – суд над Авраамием Смоленским, конфликт которого с местным духовенством стал настоящим церковным событием своего времени, состоялся несколькими десятилетиями позже[423].

Говоря о деле Поликарпа, как уже упоминалось, необходимо принять во внимание одно важное обстоятельство. Игумен Поликарп был влиятельнейшей фигурой в Киеве, настоятелем крупнейшего монастыря Руси, книжником и иноком, уже при жизни стяжавшим добрую славу подвижника[424]. Поэтому, какие бы он ни совершил ошибки, обвинить и осудить его могли только лица, соответствовавшие ему или превосходившие его по положению и месту в социальной и церковной иерархии Киева[425]. Данное обстоятельство тем более примечательно, если принять во внимание, что обитель Феодосия имела множество влиятельных покровителей в Киеве и за его пределами[426]. К тому же она пользовалась особыми правами, среди которых княжеская ставропигия. Следовательно, для совершения суда митрополиту требовалось добиться либо прямого, либо «молчаливого» согласия князя на подобный процесс. Лучшим вариантом стало бы непосредственное участие князя в суде, поскольку епископские права над подобными обителями низводились до обязанностей надзора за имуществами монастыря и христианской нравственностью[427]. Однако, раннее летописание не только ничего не говорит о присутствии князя в суде над Поликарпом, но даже и не намекает на таковое. Между тем, именно участие княжеской власти легитимизировало подобные суды и принимавшиеся во время них решения[428].

Многое в этой истории сокрыто. Молчание сопутствует едва ли не всему: от официального повода суда, а также времени и места проведения слушаний, до выяснения обстоятельств, где и как Поликарп был вынужден нести наказание. Ничего не сообщает летописец и о том, кому Поликарп был обязан своей свободой и архимандричьими скрижалями на мантии. Между тем, некоторые события сохранились в летописных упоминаниях, открывая возможность для частичной реконструкции как самого суда, так и сопутствовавших ему событий.

В этой истории все неслучайно. Например, суд над Поликарпом был совершен в годы непродолжительного великого княжения Мстислава Изяславича, сына того самого Изяслава, сомнительная церковная политика которого имела самые негативные последствия для Руси. Она породила «Климентову смуту», привела к гибели князя-инока Игоря, углубив взаимную неприязнь Ольговичей и Мономашичей, а также обострила внутренние противоречия внутри потомства Владимира Всеволодовича[429], создала невиданные прежде прецеденты разграбления князьями и дружиной христианских храмов Киева[430] и иных городов Руси[431]. Умея ладить с киевлянами, Мстислав, вероятно, недооценивал опасность церковных конфликтов, что в дальнейшем имело для первопрестольного города самые негативные последствия.

Вероятно, не посчитав для себя важным вмешиваться во внутренние дела митрополии и Печерского монастыря, ктиторство над которым, между тем, считалось привилегией великих князей, Мстислав доверил решение внутрицерковных споров новому митрополиту Константину II. Пытаясь понять позицию киевского князя в этом церковном конфликте, С. М. Соловьев полагал, что поведение Мстислава было обусловлено тем, что он не смог найти согласия с иными князьями и епископами по вопросу о праве русских иерархов самим избирать себе главу[432]. Основанием для такого предположения служит одно важное обстоятельство. Русский первосвятитель вступил в управление Киевской кафедрой почти одновременно с Мстиславом, правда, после того как сын Изяслава занял Киев и добился признания своих прав на первенствующий стол Руси[433]. Данное обстоятельство, вероятно, и предопределило развитие дальнейших отношений первоиерарха и князя. О личности митрополита Константина до его прихода в Киев, его происхождении и месте в иерархической лестнице Византии почти ничего не известно. Опираясь на некие основания, В. Н. Татищев сообщал, что Константин являлся креатурой Ростислава Мстиславича[434], что, однако не подтверждается иными источниками и имеет уникальный характер[435]. Сообщения о русском первосвятителе появляются только после того, как он прибыл на Русь. Правда, и здесь присутствуют затруднения.

Ипатьевская и Лаврентьевская летописи ничего не сообщают ни о личности, ни о времени, ни об обстоятельствах прихода митрополита Константина на Русь. Однако это упущение восполняется известием, сохранившимся в Новгородской первой летописи под 6675 г.: «Въ то же лѣто приде Костянтинъ митрополить въ Русь»[436]. Небольшое уточнение вносит в дело реконструкции личности митрополита Никоновская летопись. Если верить ее сообщениям, приход Константина в Киев был сопровожден его торжественной встречей за пределами города[437]. Наконец, об административно-канонической деятельности этого первосвятителя можно судить по печати (булле), сохранившей титул Константина[438]. Однако каким бы ни было происхождение Константина II, его первосвятительство отмечено крайней жестокостью. Именно в этом обстоятельстве, как представляется, следует