мучитель. другъıмъ члв̑комъ головъı порѣзъıваӕ и бородъı. инъıм же ѡчи въıжигаӕ. и ӕзъıкъ оурѣзаӕ. а инъıӕ распинаӕ по стѣнѣ. и муча немлс̑твнѣ. хотѧ исхитити ѿ всѣх̑ имѣньѥ. имѣньӕ бо бѣ не съıтъ акъı адъ[493].

В летописном сообщении, перечисляющем вины епископа Феодора, сохранилось упоминание о расправах, совершавшихся архиереем над духовенством Ростовской земли. Во второй половине XII и первой трети XIII вв. летописцы крайне редко жаловали древнерусских архиереев добрыми словами. Даже при том, что некоторые из русских архипастырей описываемой эпохи оставили о себе добрую память миротворцев, канонистов и книжников, большая часть из них заслужила незавидные характеристики и дурную славу. В беспрецедентном по своей теплоте и полноте чувств в отношении почившего посмертном слове о ростовском епископе Пахомии (†1216) книжник, удрученный смертью своего святителя, тем не менее оставил крайне нелицеприятную характеристику древнерусскому епископату в целом[494].

С середины XII в. по мере возвышения роли городов и расширения политической автономии земель произошло и упрочения положения епископов в системе власти. Одним из побочных последствий происходивших перемен стал не только рост политической и административно-канонической активности святителей, но и рост числа совершавшихся ими злоупотреблений. Архипастырей регулярно обвиняют в политических интригах[495], в материальных злоупотреблениях в виде поборов, в симонии[496], в жестоком неправосудии[497]. Правда, далеко не всегда можно согласиться с этими обвинениями. Порой недоразумения и обиды возникали по одной простой причине – несоответствию канонических норм Церкви представлениям о должном и об идеалах христианства в самой русской среде.

Например, вносившиеся за рукоположения средства оговаривались нормами 3 главы 123 Новеллы императора Юстиниана[498]. Правда, в условиях Руси ожидавшаяся от ставленника сумма виделась неподъемной. Аналогичные проблемы возникали, когда дело касалось участия архиереев в управлении церковным имуществом. Так, несправедливо был осужден ростовский епископ Кирилл (1228), обвиненный в том, что передал часть архиерейских богатств в Дмитриев монастырь, в который в последующем удалился на покой[499]. Между тем, византийские церковно-правовые нормы педантично и аккуратно регламентировали права, обязанности и налагавшиеся на архипастыря ограничения в области обладания и распоряжения имуществом[500]. Более того, 41 Апостольское правило предоставило епископу всю полноту прав распоряжения деньгами и имуществом в интересах вверенной ему Церкви[501]. Таким образом, претензии горожан к ушедшему с кафедры иерарху противоречили церковным правилам.

Ситуация, сложившаяся вокруг Феодорца, видится сложной. Во-первых, о совершаемых им «насилиях» стало известно из обвинительного приговора. Во-вторых, стараниями книжников образ епископа Феодора Владимирского был демонизирован, а его заслуги в прославлении Ростовских святых, насаждении сугубого почитания Владимирской Пресвятой Богородицы и укрепления церковной организации почти не отмечены современниками, найдя отражение лишь в трудах позднейших историков[502]. Все перечисленное позволяет говорить о том, что летописные сообщения о Феодорце обладают нескрываемой тенденциозностью. Тем не менее, обвинения имели под собой основу, что, впрочем, не означает, что Феодор был причастен ко всему, в чем его в последующем обвинили. Однако, в данном случае интересно иное. Перечень этих обличений, позволяет реконструировать комплекс судебных прав, каким был наделен владимирский архиерей.

Главный комплекс обвинений формировался вокруг жестоких судебных расправ, какие епископ Феодор совершил в Ростове. Судя по сообщению обвинительного приговора, при наказании горожан и духовенства Феодор прибег к шагам, последствия которых имели в условиях русского Средневековья самые негативные последствия. Очевидно, что епископ Феодор совершал суды, решения которых были в дальнейшем пересмотрены в Киеве. Впрочем, нельзя исключать того, что размах расправ был преувеличен.

Прежде всего, архипастырь приказал закрыть храмы и изъял церковные ключи. По сути, наложенное ограничение являлось интердиктом, лишавшим духовенство и горожан возможности совершать звон (вероятно, имевший не только важное религиозное, но и общегородское значение), службы («пение»), обращаться за помощью к храмовым святыням и, прежде всего, к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, что, по сути, воспринималось, как лишение доступа к «врачебной» помощи. При этом источники ничего не сообщают, почему архиерею пришлось применить столь суровое наказание, вступавшее в противоречие с принципом христианского милосердия. Примечательно, что главным следствием интердикта стало лишение горожан возможности причащаться. Подобное отлучение от причастия большого числа лиц, обвиненных в ереси, порой применялось в Византии. Однако о ересях во Владимире в источниках ничего не сообщается. К тому же 123 новелла имп. Юстиниана предупреждала: «Мы запрещаем всем епископам и пресвитерам отлучать кого-либо от святого Причастия, прежде, чем будет указана причина, в силу которой церковные каноны предписывают так поступить. Если же кто-то вопреки этому <постановлению> отлучит кого-либо от святого Причастия, то последний, как неправедно отлученный от Причастия, после отмены отлучения вышестоящим иереем да удостоится святого Причастия, а дерзнувший неправедно отлучить кого-либо от святого Причастия непременно (πᾶσι τρόποις) да будет отлучен от Причастия священно служителем, которому он подчинен, на срок, который тот сочтет необходимым – дабы то, что совершил неправедно (ἀδίκως ἐποίησε), он претерпел по правде (δικαίως ὑπομείνῃ)»[503]. Т. е. Феодор, прежде чем норма могла быть применена, должен был объявить о причине принятого им сурового решения. Однако именно об этом ничего не известно, давая основание предположить, что летописец намеренно умолчал о такой вине, вмененной горожанам.

Сообщая о суде, совершенном епископом Феодором, летописец умолчал и о том, кто являлся обвинителем горожан и духовенства, которые пострадали в результате принятого архипастырем решения. Очевидно, что главные претензии были связаны с Успенским храмом в Ростове. Действительно, при том, что с самого начала этот храм являлся кафедральным, его статус с точки зрения имущественных прав, вероятно, оставался неоднозначным для современников. Собор был заложен в 1162 г. Андреем Боголюбским[504] на месте сгоревшей в 1160 г. церкви, построенной еще Владимиром Всеволодовичем Мономахом, что позволяло рассматривать знаменитого князя в качестве ктитора этого храма[505]. Однако события 1228 г., ознаменованные судом над ушедшим епископом Кириллом, обвиненным горожанами в том, что он передал часть имущества кафедры в пользу Дмитровского монастыря[506], позволяют заключить, что к этому времени город рассматривал собор в качестве своей собственности и оставлял за собой право контроля над местной кафедрой и ее имуществом. Для приведения в исполнение принятых решений епископ Феодор должен был не только обладать полномочиями для совершения суда, но и ресурсами, позволявшими выполнить судебное постановление. Уже только по одной этой причине разумно предположить, что архиерей мог и должен был опираться на властные ресурсы Андрея Юрьевича.

Здесь необходимо принять во внимание, что к обозначенному времени Ростовская кафедра была формально возвращена изгнанному с нее Леону, который к тому же был возведен в статус титулярного архиепископа, получив протекцию патриарха[507]. Однако все указывает на то,