о чем общаться с людьми, которые хотя бы бегло не говорят по-французски («не чувствуют красоты в сложности французского») и не могут перечислить все «измы» в хронологическом порядке. Скорее всего, он говорил это, чтобы стимулировать мой интерес к искусству и языкам. Но я всерьез верила, что могу стать скучной для него, поэтому старалась минимум два раза в неделю заниматься французским и смотреть все видеолекции, которые он мне присылал. И хоть до чтения Артюра Рембо в оригинале мне было далеко, я мысленно поблагодарила Сашу.

Здесь закаты обычно проходили мимо нас. Солнце садилось за хребет позади резиденции, после четырех часов на пляж начинала опускаться тень, все становилось менее насыщенным, как будто регулятор яркости постепенно опускали до минимума.

Саша называл мою любовь к закатам слишком сентиментальной. Когда летними вечерами я звонила ему и говорила: «Пойдем смотреть самое красивое кино на пляж», он поддразнивал меня: «Ты имеешь в виду тот простоватый фильм с сюжетом, понятным каждому?» Но все-таки приезжал и заставлял меня каждый раз в новых прилагательных описывать вечерние краски облаков. Здесь мне не хватало этого медлительного и меланхоличного наблюдения. Ближе к шести вечера стремительно темнело – ни огненных шоу на небе, ни нежных розовых облаков. Нам оставались только редкие и неяркие всполохи оранжевого и грязно-розоватая дымка, превращавшиеся в серовато-туманный вечер и чернильно-черную ночь. Вечерами главным шоу были Адам, костер и наши беседы.

Миша вернулся к костру в рассеянной задумчивости. Он небрежно помешивал что-то в котелке. Тимур сидел на песке и смотрел на море. Его губы еле различимо шевелились. Казалось, он репетирует роль.

Уже почти стемнело, когда Миша произнес «Готово!» и снял котелок.

– Осталось только дать настояться.

– А что там? То же, что и в прошлый раз? – спросил Антон.

– Я – пас, – быстро сказал Лёва.

– Просто травяной настой, мы не обдолбыши какие-то, – пренебрежительно бросил Тимур.

– Тонизирующий напиток из трав, – успокаивающе сказал Миша. – Чтобы завтра вы были бодрыми.

– Пока напиток, – сказал Тимур, усиленно нажимая своим глубоким голосом актеров золотой эпохи Голливуда на «напиток», – настаивается, я предлагаю… Мы поиграем в одну игру. Когда мы только познакомились друг с другом…

– Это было в Питере, – шепнула нам Лина.

– Спасибо, Лина. Я подскажу Адаму, что тебя можно нанять в качестве биографа. Когда мы только познакомились друг с другом, эта игра помогла нам лучше узнать себя и других. Для нас, конечно, это не было игрой. Но когда мы вспоминали, что сделало нас нами – это… В общем, мы вспомнили, что… – Он прочистил горло.

Усиленно стараясь складно изложить мысль, Тимур перескакивал взглядом с нас на небо, потом на горы, потом на море и снова на нас.

– Тогда на вечеринках Адама собиралось много народу. Он сам не любил эти толпы, но кто-нибудь обязательно приводил друзей, а те друзей друзей. Вся питерская полубогема кочевала от одного подающего надежду к другому, надеясь хоть на секунду осветиться лучиком славы.

Миша вопросительно посмотрел на Тимура, почти незаметно нахмурил брови и сразу же их расслабил.

– Эти вечеринки – отдельная история. Как-нибудь я вам расскажу поподробнее, заходите ко мне. – Он быстро посмотрел на Леру и опустил взгляд. Потом посмотрел на темные горы и продолжил: – Мы прятались от толп в туалете. А туалет был очень маленький. Поэтому уходили по двое. И в темноте болтали на разные темы. Читали друг другу свои стихи, – он поморщился, – философствовали, делились мечтами и ранами из прошлого. Позже Адам назвал эти разговоры собеседованием. Так он нас нашел. «Мои бриллианты среди стекляшек». И мы узнали друг друга не постфактум. Когда он собрал впервые всех вместе, только нас, мы уже знали о прошлом каждого, о его болевых точках, творческом потенциале и самых дерзких планах. Теперь хотим предложить это вам.

Миша коротко и понятно объяснил нам правила: мы вытягиваем бумажку с именем и идем с этим человеком в домик на 20 минут. Потом возвращаемся и снова тянем. Внутри домика можем задавать любые вопросы, а отвечать только правду. Можем читать свои работы – собеседник в таком случае должен внимательно слушать, не перебивать.

– Девять заходов – это слишком эмоционально. Ограничимся сегодня тремя.

9! Оказалось, что они с Тимуром тоже участвуют.

В первый раз мне выпала Рита. Лине – Тимур, от чего он, не скрываясь, закатил глаза. Максу – Миша, Антону – Сава, а Лёве – Лера.

Мы расслабленно сидели с Ритой, и было такое ощущение, что это просто ночь в нашем привычном домике. Мы обсуждали образовавшиеся парочки, шутили, придумывали их диалоги. Прошло минут пять, и после затяжного смеха у нас повисла неловкая пауза.

– Все-таки надо сделать так, как сказали Тимур с Мишей. Давай отнесемся к этому серьезно.

– Давай. Тогда я первая спрашиваю. – Я уже знала Риту, она бы все оставшееся время слушала меня и своей эмпатией вызывала бы только раздражение.

– Что самое печальное в твоей биографии?

Она долго не решалась заговорить. В темноте я ощущала, как она глубоко вдыхала и открывала рот, чтобы начать, но потом только шумно выдыхала.

Так прошло еще минуты две. Потом, громко выдохнув, она все-таки заговорила:

– Мама ненавидела меня с рождения. Сначала я испортила ей фигуру, а потом не оправдала надежд во внешности. Она… она – что-то среднее между Бриджит Бардо и Клаудией Шиффер. Если к ним вообще употребимо слово «среднее». А я? – Рита грустно посмотрела на меня, не ища утешения и вымученных комплиментов. – Что она только ни делала, чтобы я стала чуточку красивее… Но когда я преодолела тот порог, после которого нелепые тринадцати-четырнадцатилетние девочки оборачиваются красавицами, она поняла, что все бесполезно. Перестала обращать на меня внимание, гулять со мной. А через год ушла к другому мужчине. У них с папой давно не ладились отношения, потому что он всегда защищал меня. Может быть, потому что я больше похожа на него.

– Ты винишь себя?

– Это в прошлом. Конечно, винила. Представь, в подростковом возрасте, когда тебе нужно быть самой красивой и талантливой, как нужно дышать воздухом и есть каждый день, а твоя мать называет тебя ошибкой и уродиной. А потом уходит и почти не общается. Но… Я ведь никак не могу это изменить? Да, это было ужасно. И детство – это та пора, в которую я бы ни за что не хотела вернуться. Но в моем «сейчас» все хорошо, поэтому я не хочу копаться в том, чего нельзя исправить. Папа счастлив с другой женщиной. Мама – с другим мужчиной и маленькой