– А мне кажется – внимательность к деталям и умение слышать других без додумывания их историй.

– Ну, и это тоже, да.

– Я имею в виду вчерашний вечер. Я ведь даже не сказал, что девушка, в которую я был влюблен, умерла. И я не говорил, что у нас была безумная и трагичная любовь. Но всем так нравится придумывать красивые драмы.

– Почему ты не возразил?

– Потому что понял, что меня не услышат.

– Расскажи мне, я послушаю.

– Я же говорю, что нечего рассказывать! – Антон резко встал. – Не все в жизни – концентрат страстей и трагедий. Бывают обычные, прозаичные отношения, которые так же по-обычному заканчиваются.

– Тогда зачем ты рассказал про сон?

– Надо было что-то рассказать. – Он развернулся и зашагал к своему домику.

К десяти утра все выспались – дольше спать в +35 было тяжело. Липкие, заспанные, мы, несмотря на свободный день, собрались вместе.

За вялым завтраком Миша сказал, что занятий не будет и завтра. Вернее, занятий в привычном нам виде. Мы пойдем в горы, чтобы раздвинуть рамки нашей свободы.

Оказалось, что безделье – еще хуже плотного графика. Весь день мы бессмысленно слонялись по территории – вроде бы и купались в море, и валялись на песке, и что-то писали в блокнотах. Но было столько свободного ленивого времени, что казалось, ценные минуты бессмысленно сгорают, «как природный газ в кратере Дарваза», – красиво сказал Сава.

Для самодисциплины не хватало Адама – мы не видели его целый день.

Вечером Лина прибежала с добытыми новостями – его не будет несколько дней. Она начала припоминать все слухи из обсуждений «Джунглей» в интернете.

«Иногда он уходит в джунгли и ночует там», «Как-то его не было пять дней», «Он возвращается диким, с сумасшедшей энергетикой», «Я видел, как он уходил: без вещей и продуктов. Только поясная сумка, и все. Каждый раз он борется за жизнь и каждый раз выходит победителем», «Говорят, он уезжает на дальние острова бухты, в плавучие деревни. Там покупает на ночь самых красивых девушек и рисует их кровью», «Как-то я хотела проследить за ним, провести с ним ночь, хотя бы в диких джунглях. Но он как будто испарился. Ни шума от веток и шагов, ни примятой травы».

– В какую из версий веришь ты? – После недавних событий считалось, что Лина знает Адама лучше всех нас.

– Je ne sais pas… Я знаю не больше вас, – сказала она тоном «я знаю намного больше вас».

– Мне кажется, ему просто хочется отдохнуть от нас. Любому творцу нужно одиночество, – небрежно бросил Антон из гамака.

– Поэтому ты каждую ночь где-то бродишь? – спросил Макс, не отрываясь от книжки Миши.

– Сложно спать, когда со всех сторон храпят.

– А ты разговариваешь во сне!

И у парней завязался будничный спор о том, нужно ли кому-то переезжать в освободившийся домик. Больше всех протестовал Макс, видимо, из-за ночных свиданий с Линой там.

– Попробуйте вместо домика пляж или пещеру. Или твои спина и колени уже не могут не на матрасе?

– Мальчики, без драм, – кокетливо повела веснушчатым плечом Лина. – Можем установить график.

– Эй! Вообще-то это наша творческая мастерская, а не… – Лёва вдохнул побольше воздуха. – А не…траходром!

На последнем слове из его рта вылетело столько слюней, что никто не удержался от смеха. Сам он смеялся громче всех, думая, что сказал что-то невероятно остроумное.

Тимур застал нас хохочущих и истерично задыхающихся, со слезами на глазах.

Он мрачно оглядел всех и сказал:

– Всем очень весело. Хорошо. А теперь пойдем и поговорим о трагедиях.

Все резко замолчали, Лёва пару раз икнул, а Сава ткнул его локтем вбок.

Первая мысль была – что-то случилось с Адамом. Мы вскочили и побежали за Тимуром. Все освободившееся от смеха пространство внутри вдруг снова заполнилось чем-то тяжелым, что просто так не выдохнуть.

Мы спустились к пляжу, привычно расселись на подушки. Только на камне сейчас стоял не Адам, а Тимур. Он дождался, пока градус нетерпения достигнет температуры кипения, и начал говорить. Тихо-тихо, еле слышно из-за шуршания волн. Но при этом так драматично. Как будто он исполнял роль. Сегодня он играл Адама.

– Поговорим о трагедиях. О трагедиях в искусстве. Про то, как человеческая глупость и холодность к искусству уничтожают единственное, что после нас остается.

– Буддийские статуи у подножия гор Гиндукуш! Взрывчатка. В две тысяча первом году. – Он говорил это так жестко и гневно, как будто эти статуи взорвали мы, а не талибы. После короткой и сухой, как в новостной повестке, исторической справки он выразительно помолчал и закончил: – ЮНЕСКО решила не восстанавливать статуи, потому что новый Будда будет практически полностью восстановленным, с оригинала – менее половины.

Тимур замолчал, кажется ожидая наших мнений или вопросов. Не дождавшись, он продолжил:

– Храм майя в Белизе возрастом две тысяча триста лет. Строители разобрали для дороги… Совсем недавно, арка в Пальмире… Что вызывает у вас эта информация? Сожаление? Горечь? А может быть, равнодушие? Только честно.

Глава 15. Владимир Маковский. «Пастушки»

Рано утром мы отправились в горы. Мы наконец-то прогулялись по всей левой стороне. Все, что мы видели в подробностях на предыдущих неделях там, – это поляна над пляжем и рядом бамбуковый навес, под которым мы медитировали и ели.

Территория не была похожа на нашу: у нас все домики стояли в ряд, а у них уходили в глубь джунглей, карабкаясь вверх по склону. За навесом была простенькая кухня на открытом воздухе: плита с двумя конфорками, раковина и стол для готовки. Далее – продолговатый домик, похожий на наши, но в несколько раз шире. Там жили те, кто остался после предыдущих школ. За домом был густой сад, не похожий на тропический лес, было заметно, что растения посадили люди. В глубь сада вела тропинка, выложенная темными камнями, как у нас на пляже. По тропинке мы вышли к еще одной поляне, совсем крошечной. На ней стояло четыре домика, а по камням выше, на выступе скалы, – пятый.

Лина шла, как будто бывала здесь каждый день. Снисходительно кивала, когда слышала наш шепот: «О, это дом Адама».

Мы послушно, не останавливаясь, прошли мимо него. Как же хотелось оказаться внутри. Посмотреть, как живет человек, для которого вся жизнь – произведение искусства. И доверить ему свою жизнь, чтобы он умелыми руками художника стер все ненужное, оставив только пульсирующий нерв, на который можно