С учетом предыдущего раздела о критической теории сразу же становится ясно, как такой взгляд на мир может быть полезен неомарксистам, которые считают все в обществе, кроме истины, испорченным политической властью. Приняв постмодернизм, реальность больше не будет сковывать их, поскольку в рамках постмодернистской мысли все утверждения о реальности на самом деле являются лишь дальнейшими утверждениями власти, которая контролируется доминирующими интересами в обществе (капиталистами, белыми, мужчинами и т. д., в зависимости от используемой критической теории). Другими словами, сама истина переориентируется в паутину системной власти, которая, по мнению неомарксизма, является фундаментальным организующим принципом общества. Поэтому все различные критические теории идентичности приняли постмодернизм и в основном спорят о том, какой из этих факторов идентичности следует считать центральным в анализе (Критическая расовая теория утверждает, что расовый), а интерсекциональность стремится связать их все вместе и заставить их кивать друг на друга, а не постоянно ссориться и бороться за полное первенство.

Однако в постмодернистской теории есть проблема для неомарксистов. Если все знания социально сконструированы и если все претензии на знание - это просто выражение власти, то это справедливо и для претензий неомарксистов. Основания для их утверждений о системной власти деконструируются и ставятся на одно игровое поле со всеми остальными утверждениями, а этого делать нельзя. Раса не может быть подлинным основанием для системной власти, если раса социально сконструирована и может быть деконструирована постмодернистскими (или либеральными) средствами. Именно поэтому Кимберле Креншоу в конце концов раскритиковала постмодернистскую теорию в "Mapping the Margins" и назвала ее социально конструктивистские тезисы "вульгарными". Ей нужна была основа, на которой утверждения ее зарождающейся Критической расовой теории и других критических теорий идентичности могли бы считаться знанием, которое нельзя оспаривать. Ее ответ на эту проблему заключался в том, что системная власть навязана и (структурно) детерминирована, а значит, в значительной степени освобождена от этой критики постмодернистской теории. Таким образом, она диалектически синтезировала критическую теорию и постмодернистский социальный конструктивизм, сделав сам социальный конструктивизм релевантным власти.

Прежде чем забегать вперед и переходить к слиянию нео- и постмарксизма в теории "бодрствования", следует упомянуть о постмодернизме немного больше, чем это, даже в такой предельно краткой форме. Например, приведенная выше характеристика - это не совсем "постмодернизм", а скорее взгляд самого известного постмодерниста Мишеля Фуко, который рассматривал знание и власть как одно целое ("власть/знание"), как объяснялось выше. 148 Среди дюжины выдающихся постмодернистских мыслителей также важны Джеки "Жак" Деррида, который анализировал язык в постмодернистском (технически, постструктуралистском) ключе, Жан-Франсуа Лиотар, который объяснил, как эти "режимы истины" работают на основе консенсуса, и Жан Бодрийяр, который предвосхитил постмодернистский опыт социальной медиасреды, что необходимо для понимания того, как Критическая социальная справедливость стала мейнстримом и получила такое большое доминирование за последние двадцать лет. Правильное рассмотрение каждой из этих тем должно занимать отдельную главу (и это первая глава "Циничных теорий"), поэтому я прошу читателя простить мне нарочито беглое изложение.

Однако влияние мысли Фуко на развитие Критической расовой теории заслуживает хотя бы небольшого упоминания, прежде чем перейти к другим теоретикам. В следующей главе, когда мы будем обсуждать У.Э.Б. Дю Буа, мы обратимся к примечательному курьезу Критической расовой теории: ее поразительной опоре на национализм в немецком стиле (Völkisch nationalism). Этот способ мышления очень важен для понимания уместности странного в иных случаях слова "народ" в Критической расовой теории, которая постоянно ссылается на "черных", "белых" и "коричневых" (а также на любой из вышеперечисленных "фолков", если они одновременно являются квирами). Volk, по-немецки, - это соответствующий "народ", который обозначает народ или нацию, связанную сходным культурным наследием. Критическая расовая теория, в значительной степени следующая за Дю Буа, очень расово народна (то есть Völkisch), что, казалось бы, может противоречить фукольдианскому постмодернизму, но на самом деле усиливается им.

Вот как. Фуко очень верил в культурную обусловленность знания. Утверждение о знании - это характерный продукт культуры, который он ассоциировал с "режимом истины" или эпистемой - в широком смысле, способом представления о мире, созданным путем принятия определенных утверждений как истинных, а других - как ложных. Теория критической расы импортирует эту идею о том, что знание является продуктом данной культуры, и поэтому считает, что, поскольку различные расовые группы имеют различные культуры, связанные с ними (в результате структурного детерминизма), они также должны иметь различные знания ("уникальный голос цвета", который "структурно определен"). Эпистемологи критической расы (теоретики знания), такие как Кристи Дотсон, развивают сложные идеи о том, как белизна исключает "другие способы знания" из своей "эпистемической местности", используя такие термины, как "эпистемическое угнетение" и "эпистемическое насилие", чтобы охарактеризовать, скажем, предпочтение строгих научных методов перед рассказом и повествованием или реальной математики перед "этноматематикой"." 149 Теории Фуко о знании, таким образом, позволяют создать своего рода порочный круг, который все глубже и глубже погружается в расовую народность (национализм) через довольно упрощенное понимание того, что на самом деле представляет собой культура. В этом отношении Критическая расовая теория по иронии судьбы впадает как в опасный культурный протекционизм (ведь именно в этом и состоит "культурное присвоение"), так и в глубокую параллель с национал-социализмом, только с "нациями" - расовыми идентичностями, рассматриваемыми как политические образования, а не как, скажем, пост-веймарская Германия.

Идеи Фуко о знании и власти в несколько иной форме представлены другими теоретиками постмодерна. В своей книге 1979 года "Состояние постмодерна" Жан-Франсуа Лиотар включает важный раздел, посвященный тому, что он называет "легитимацией через паралогию", в свое описание заглавной темы. Легитимация относится к процессу того, как мы считаем что-то легитимным (или разумным), а паралогия - это высокопарное слово, которое буквально означает "рядом с логикой", но в конечном итоге относится к (обычно фальшивому) консенсусу. Лиотар хочет сказать, что в условиях постмодерна у нас больше нет возможности сказать, что истинно, а что нет в реальности; мы можем лишь подчиняться социально сконструированному консенсусу, который в конечном итоге является функцией власти. Это мощное предупреждение о времени, в котором мы сейчас живем, но он также зашел слишком далеко. Для Лиотара состояние постмодерна заключается в том, что не существует легитимного анализа. Все легитимируется паралогией (считается истинным или авторитетным в силу фальшивого консенсуса экспертов и обывателей в данном культурном, а значит, властно-динамическом контексте). Там, где Лиотар предупреждал или отчаивался по поводу такого опасного положения дел, теории критической социальной справедливости принимают его и пытаются использовать на практике (то есть вооружаются им). Идея о том, что "другие способы познания" в равной степени легитимны по отношению к разуму, логике и науке