Шрифт:
Закладка:
Он не решался, не хотел или не мог дать имя тому, что между нами происходило. Но это и не имело значения – наши чувства были так же реальны и чисты, как и наши тела. В День святого Валентина он подарил мне открытку на площади, где мы обычно встречались по выходным с друзьями, чтобы постоять, покурить, попить кофе и обменяться компакт-дисками.
– Не читай прямо сейчас, – сказал он и поцеловал меня.
Как только он скрылся из виду, я торопливо разорвала конверт.
«Я очень рад, что у нас обоих скоро каникулы и я смогу видеть тебя все время. Я люблю тебя».
До него ни один парень не говорил мне таких слов. Я их прекрасно помню, потому что, когда прочитала их, поступила, как персонаж из мультфильма, – буквально подпрыгнула от радости, прямо посреди улицы, в центре Уотерфорда, у всех на глазах.
Через шесть месяцев мы расстались из-за меня. Даже будучи безоблачно счастливой с Рубеном, я все равно была несчастна. Я уже тогда резала себя и морила голодом. Сначала мне хватало ума скрывать это от него, но постепенно я забыла об осторожности. Я начала признаваться ему, что не справляюсь с жизнью, и рассказывать о том, что я с собой творю.
Это расстроило его, и он среагировал резко – во всяком случае, по своим меркам.
– Не жалуйся на плохое самочувствие и депрессию, если ты даже не пытаешься выспаться, нормально поесть, позаботиться о себе.
Меня его реакция возмутила. И потрясло, что Рубен, в отличие от других парней, не был очарован и напуган моей надломленностью. Почему его не привлекает моя живописная болезненная печаль? Сейчас я думаю, что, не прислушавшись тогда к его совету, я совершила свою первую и самую серьезную ошибку. Обычный подросток, Рубен был прав далеко не во всем, но только не в этом.
Я упивалась своей чарующей меланхолией. Примерно в то время я прочла статью в Vogue, в которой говорилось что-то вроде: «В этом сезоне в тренде готические накидки, гольфы и густая подводка, что в очередной раз подтверждает истину, известную каждой девочке-подростку: печаль может быть по-своему красива».
Мы еще некоторое время оставались вместе, но для меня все было кончено. Я рассталась с ним почти ровно через год после того, как мы сошлись. Позже он переехал в Англию, но мы еще несколько раз виделись в рождественские праздники и летом.
Мы не затаили обиду друг на друга, и при каждой нашей встрече были и поцелуи, и слезы. Рубен по-прежнему оставался для меня ориентиром, когда моя жизнь летела под откос. Однажды, когда мне было девятнадцать, мы, как обычно, встретились, поцеловались, поплакали и признались друг другу в любви.
– Хватит валять дурака, – сказала я. – Мы любим друг друга. Я совершила ошибку. Давай никогда больше не расставаться.
Он согласился, а потом я села в автобус, вернулась в Дублин, и мы никогда больше об этом не вспоминали. Но мне было достаточно – или почти достаточно – знать, что он жив и любит меня.
5
Ближе к вечеру мы встретились на площади. Рубен выглядел прекрасно, раздался в плечах: переехав по стипендии в Монреаль, он всерьез занялся плаванием.
Загорелый, с новыми татуировками, он походил на тех неотразимых красавцев, что появлялись на обложках журналов NME и Vice в годы моей юности. Он олицетворял будущее, которого я хотела для себя: спортивный велосипед, поджарая фигура, сережка, легкость движений.
Он улыбнулся мне со скамейки, и меня, как и в каждую нашу встречу, изумило, что со времени нашего знакомства мои чувства к нему совершенно не изменились. То, что мы до сих пор настолько нравились друг другу и что наши отношения уцелели, по-прежнему казалось фокусом, маленьким чудом. С Рубеном я всегда обостренно чувствовала себя собой, с ним я была частью реальной жизни.
Может, все дело в отсутствии секса? Невольно напрашивалась мысль, что меня, словно героинь «Хэллоуина», погубил только секс; если бы не секс, у меня все было бы в порядке. Я могла бы стать последней девушкой[10].
Мы пошли в паб, забились в уголок и сели вплотную, чтобы слышать друг друга за шумной музыкой ансамбля кейли[11]. Я рассказала ему про отца, про Кирана, поделилась такими подробностями наших с Кираном отношений, которые доверяла лишь дневнику.
Я словно со стороны слышала, как на полной скорости несусь по нашей истории, раздувая все обиды, которые нанес мне Киран, и лишь вскользь упоминая о собственных проступках и послушной своей безропотности. О последних изменениях – подавляемых приступах ярости и участившихся воображаемых сексуальных приключениях – я не обмолвилась ни словом.
Я дала понять, что здорова, хорошо питаюсь и даже стараюсь понемногу заниматься спортом. Упомянула, что со сном дела обстоят хорошо, но умолчала о том, что моя подростковая бессонница, о которой он знал, мутировала в подобие нарколепсии и, если меня не трогать, могу проспать больше двенадцати часов.
Было поздно, мы были навеселе, держались за руки.
– Это так на тебя похоже, – сказал Рубен.
– Что?
– Ты всегда думаешь, что твоя боль самая важная. Ты всегда думаешь, что она исключительная.
Я молча уставилась на него (даже тогда не забыв, что мне идет отсутствующее выражение лица, когда губы чуть приоткрыты, а глаза словно распахнуты от удивления).
Он рассмеялся.
– Все нормально, я не хочу тебя задеть. Просто я знаю тебя, знаю, какая ты. Просто… ты даже не спросила, как у меня дела. Ты понятия не имеешь, что происходит в моей жизни. Никогда не имела.
– Расскажи мне, – сказала я, придвинувшись к нему.
– Нет. Я не собираюсь вываливать на тебя свои проблемы, чтобы ты выслушала их, а после сравнивала со своими.
В его словах была грустная правда, но говорил он с улыбкой.
– Не знаю, как тебе это сходит с рук. – Рубен покачал головой, а потом я его поцеловала.
2019, Афины
Сейчас у меня замирает сердце, когда я вижу красивых мальчиков-подростков, их широкие плечи, стройные торсы, длинные загорелые ноги и чудесные предплечья. Я хочу их так
