К тому моменту мы не разговаривали уже несколько недель. В прошлом году я под благовидным предлогом пропустила похороны его любимой тети, и с тех пор в наших отношениях появился вежливый холодок. Помню, что похороны пришлись на неделю, когда у нас с Кираном особенно не ладилось, и мне казалось, что это не лучшее время для отъезда. Мне надо было проследить, чтобы тлеющие угли нашего разлада не разгорелись в опасное пламя. Я предпочла остаться и ссориться с Кираном, вместо того чтобы съездить домой и побыть со своей семьей.

Отец не понимал почему. Я отговорилась работой, но он-то знал, что у меня непыльная должность, позволяющая опаздывать и бездельничать целыми днями. А главное, ехать было совсем недалеко. На машине поездка заняла бы всего два часа, он готов был забрать меня.

Врать отцу было сложно. Он знал, когда я вру, но не решался сказать об этом прямо. Он знал, что я вру, пытаясь убедить себя, будто мои ошибки можно переписать. Наверное, моя ложь особенно резала ему слух, потому что за ней скрывалось нечто для него непостижимое.

3

После звонка отца я взяла отгул, чтобы навестить его в больнице. Написала письмо начальнику и забронировала билет. Я сообщила Кирану, что уезжаю, но с собой не позвала.

Я была уверена, что папа умрет. Это наказание, думала я.

Наказание за то, что я пренебрегала своей семьей, за то, что нуждалась только в равнодушном ко мне человеке, а не в людях, которые меня любят.

Я всю жизнь горячо любила отца.

Мы оставались близки на протяжении всех моих ущербных подростковых лет и позже, в самые худшие минуты, я всегда в нем нуждалась. Изменилась я только с Кираном, и теперь, в наказание, сбудется мой самый большой страх.

Ко мне внезапно пришло осознание, насколько я одинока. Отец был одной из моих немногих опор. Если в какой-то момент я не знала, кто я, то могла просто подумать о нем и перенестись на годы назад, к самому началу. Если я не знала, кто я, то, по крайней мере, могла подумать о нем и сказать: «Я – его дочь». Неужели теперь, без него, мне придется стать новым человеком, женщиной Кирана, до конца своих дней? Кто будет поддерживать меня, кто будет делать меня настоящей? Я считала, что меня попросту унесет ветром и от женщины, которой я была до Кирана, ничего не останется.

Всю дорогу туда я постукивала то пальцами, то ногами, что-то фальшиво мычала себе под нос, не находя себе места от тревоги, я до отчаяния хотела увидеть отца. Если увижу его, прежде чем случится что-то, все будет хорошо. Точно так же несколько лет назад, когда меня бросил Киран, меня не покидало чувство, что все обойдется, если только я заставлю его ответить на звонок или посмотреть мне в глаза. Мое огромное, нелепое эго… Я верила, что своим присутствием могу останавливать и приводить в движение мир.

Когда я нашла его палату, он улыбнулся мне, и я разревелась, кинулась к нему, упала на колени и схватила его за руку: «Папа, папа, папа». Выглядел он не столько больным, сколько постаревшим. Вокруг его теплых ясных глаз залегли новые морщинки, волосы совсем поседели, сделались ломкими и тонкими, как у младенца. Столько времени прошло. Столько времени прошло с тех пор, как я думала о ком-то, кроме Кирана.

Он посмеялся над моей истерикой, похлопал меня по спине с той же неуклюжей нежностью, с какой мы всегда проявляли любовь друг к другу.

– Все хорошо, – медленно, с усилием проговорил он. – А если нет, мы с этим справимся и все будет хорошо.

Я продолжала плакать, но не потому что не поверила ему, а наоборот.

Мне так не хватало этих слов, которые он всегда на тысячу ладов повторял мне всю мою жизнь. Он всегда их говорил, и как бы тяжело мне ни было, я всегда слушала и всегда верила. Но вот уже несколько лет я не слышала их, не желала слушать и теперь плакала и от стыда, и по всему, к чему была глуха, по всем таким словам, которые уже не вернуть. Папа всегда спасал меня, даже от самого безрассудного и необъяснимого; ему всегда удавалось спасти меня от всего, кроме меня самой.

4

Тем вечером, после того как отец и его врач заверили меня, что ничего плохого еще не случилось и за ночь совершенно ничего не изменится, мне не сиделось на месте. Я изводила себя, дергалась, оставаться наедине с мыслями было невмоготу. Мне необходимо было с кем-то увидеться, и я отправилась в город, чтобы встретиться с моим бывшим парнем Рубеном.

Рубен – моя первая любовь. Мы познакомились, когда мне было пятнадцать, а ему семнадцать, и воспылали друг к другу беспомощной, до несправедливости прекрасной любовью. До встречи с Кираном я сравнивала с Рубеном всех знакомых парней и мужчин, и сравнение оказывалось отнюдь не в их пользу. Физически он был единственным настоящим предшественником Кирана.

Мы познакомились на вечеринке техно – дико популярный музыкальный стиль в Уотерфорде – и через неделю стали парой. Как и Киран, Рубен высокий, угловатый и худой, только не бледный и белокурый, а смуглый и темноволосый. Глаза у него светло-карие, кроткие и ясные, как у лесного зверька из мультфильма. Хотя ему было всего семнадцать, он казался гораздо старше меня. У него было три татуировки, к тому же он перепрыгнул через два класса и уже учился в университете.

Когда мы познакомились, я была девственницей и боялась секса. До него я несколько раз встречалась с другими парнями. Все они мне очень нравились, но в какой-то момент каждый начинал грубо совать руки мне в трусы или под рубашку. Я отталкивала его, и парень меня бросал.

В будни, когда Рубен был в университете в Дублине, а я дома, мы писали друг другу письма. Каждую неделю мы исписывали по пять страниц из сменного блока А4 цитатами из песен, отрывками стихов, украшали рисуночками и заполняли перечислением всего, что мы делали и чувствовали. Раньше я была настолько откровенна только со своим дневником.

В то время я сочиняла стихи и даже получила несколько премий. Эти стихи и в самом деле были хорошие – иногда своей искренней наивностью, а чаще потому, что я, в силу неискушенности, не была сосредоточена на том, чтобы