свернулась рядом с Кираном на диване; он что-то печатал, нацепив очки и уже облачившись в пижаму. Я вдохнула кислый запах пота, исходящий от мягких завитков его слегка отросших волос. Сумку и пальто я бросила прямо на пол, словно совершенно вымоталась, и накрылась пледом.

Он спросил, как дела у моего папы, и я ответила, что пока непонятно. Я положила голову ему на плечо; сердце колотилось от страха, что мой голос звучит иначе, что где-то на мне остался волос Рубена или засос, который может меня выдать.

Позже, в ванной, я заметила на бедре синяк. Хотя он мог взяться откуда угодно, на минуту меня наполнила безрассудная, непреклонная подростковая решимость, и я резанула поперек него маленьким ножом. Если бы я могла, если бы думала, что это порадует Кирана, то вырезала бы его имя по всему телу.

Стоило мне оказаться дома, и все расслабляющие мысли испарились. В Уотерфорде я пыталась рационализировать свой поступок, говорила себе, что мы с Рубеном – настолько старая история, что случившееся едва ли считается изменой, что я была расстроена, пьяна, нуждалась в утешении.

Но в Дублине, привычно скорчившись на кафельном полу, прислонившись головой к бачку, уткнувшись лицом в колени, чтобы заглушить всхлипы во избежание ссоры, я сознавала правду. Я сделала это, потому что хотела. Сделала, потому что хотела кого-то непохожего на Кирана, кого-то, кто способен на ласку и внимание. Я хотела чего-то понятного, я понимала Рубена, понимала секс с ним и получила что хотела. Киран ляжет в кровать рядом со мной, станет ко мне прикасаться, возможно, даже захочет мной овладеть, не ведая, что я грязная лгунья.

Я не понимала, как могла лгать о стольких вещах, принимая их за правду. Я так любила Кирана, в жизни не испытывала такой обжигающе чистой любви. Я верила в свои слова, когда говорила, что больше всего на свете хочу никогда не причинять ему боль, помочь ему вернуть доверие к людям.

Теперь даже это казалось ложью. Я хотела, чтобы Киран доверял не людям, а только мне одной, хотела расколоть его панцирь и добраться до нежного мяса, хотела быть святой, которая покажет ему, что не все женщины – шлюхи и лгуньи, или, возможно, все, кроме меня одной, потому ему нужна только я.

И вот мне это удалось, но я все профукала. Каким бы давнишним и невинным ни был наш детский роман с Рубеном, последняя история никуда от этого не делась. Я позволила другому мужчине целовать меня, касаться, входить в меня, и, узнай об этом Киран, он возненавидит меня и бросит. Я зарыдала еще сильнее и впилась зубами в запястье, чтобы не завыть; в голове полыхало яростное и бессильное пламя.

Успокоившись, я прошла в спальню, достала компьютер и заблокировала Рубена во всех соцсетях, а потом и в телефоне. Отчаяние сделало меня расчетливой и хладнокровной. Единственное, что связывает этих двоих, – это я. Кроме меня, сказать Кирану некому. Он не узнает. Надо просто смириться со случившимся, выкинуть из памяти и впредь быть хорошей.

9

Еще месяц я так и жила – притворялась, что ничего не произошло, что случившееся можно игнорировать. Я готовила ужины, сидела дома, завязала с выпивкой, читала книги, перестала пялиться в телевизор. Если он проводил пятничные вечера не дома, я ждала его возвращения и не занималась ничем, кроме ожидания. Он казался счастливым как никогда. Во время секса мне становилось плохо, я чувствовала себя психопаткой с раздвоением личности, но все равно заставляла себя заниматься любовью, посчитав это очередной обязанностью, призванной сохранить наши отношения.

В июле позвонил отец и сообщил, что ему дали отбой тревоги.

Он не только будет жить, но и вообще ничего серьезного у него нет. Все с ним в порядке.

Вечером я позвонила Кирану, предупредила его, что буду поздно, и пошла в бар.

Я в одиночестве наклюкалась, после чего двинула на вечеринку, где встретила мужчину, которого знала несколько лет назад. Мы целовались, а потом отправились в отель и трахались всю ночь. Он таскал меня за волосы, хлестал по щекам, сжимал мне горло, а я умоляла его не останавливаться и просила еще, еще, еще.

10

Утром Ноа ушел, его музыкальная группа уезжала на гастроли, его ждал паром, а вечером – концерт в Ливерпуле. На прощанье он улыбнулся своей кривой улыбкой, сказал, что через несколько недель вернется и позвонит, взлохматил мне челку и поцеловал в лоб.

Я приняла огненный душ. Ноа так грубо швырял и мутузил меня, что волосы спутались в сплошной колтун, я кое-как разодрала их на пряди, чтобы вымыть и расчесать. Я терла себя мочалкой везде, и особенно остервенело – внутри. Между ног саднило, после мочалки стало только хуже. Я понятия не имела, что скажу Кирану. Мой телефон сел еще ранним вечером.

Я вышла из отеля и побрела по Фицуильям-сквер.

Мы с Кристиной оттягивались на вечеринке в Портобелло, когда я, уже пьяная в хлам, узнала Ноа. Неотразимый раздолбай, красивый, слегка обрюзгший, что намекало на тягу к излишествам, передний зуб сколот, одет во что попало. Со своими длинными волосами, кривой улыбкой и смеющимися, цепкими глазами он походил на пустившегося во все тяжкие серфера. Я поймала его взгляд.

– Мы знакомы? – сказала я, подойдя.

Он сказал, что да, и я вспомнила, что несколько лет назад мы познакомились, когда он играл на одном сборном концерте с моим бывшим.

– Ты до сих пор с тем парнем? – спросил он, и я ответила, что нет.

Я все пыталась понять, в какой же момент это произошло. Только что я была уверена, что люблю Кирана и готова на все, чтобы быть с ним, и вот уже пошатываюсь у стойки отеля в пять утра с едва знакомым мужчиной и отвергаю то, в чем клялась себе, снова, и снова, и снова.

11

По пути домой я проверила банковский баланс и обнаружила, что за отель расплатилась я и сумма равнялась моей недельной зарплате. Еще одно маленькое унижение в копилку.

Я постаралась хоть как-то привести себя в порядок, накрасилась, но чувствовала, что потею под слоем макияжа.

Никогда мне не было так страшно, как тем утром, когда я, стоя на улице перед нашим домом, смотрела вверх на окно, видела на подоконнике его книги и сигареты и знала, что он дома.

Едва переступив порог, я поняла, что все изменилось для нас навсегда.