Марик явно не пришел в восторг от вопроса.

Я сказал:

– Я-еврей-и-ты-еврей-на-свете-есть-такая-страна-израиль-и-мы должны-приложить-все-усилия-чтобы-туда-когда-нибудь-уехать-и-там жить-и-мы-должны-рассказать-об-этом-всем-евреям-вокруг.

Марик посмотрел на меня в недоумении, поправил на носу круглые очечки и убежал играть в футбол.

На этом моя сионистская деятельность кончилась раз и навсегда.

Примечание № 1

Я хотел эту историю описать в книге «Прошедшее время несовершенного вида».

Потом подумал: не стоит.

Что же удержало меня?

Наверное, боязнь, что если это сделаю, то дам повод кому-нибудь сказать: «Ну, Брускин! С детства принадлежал к международному сионистскому заговору!»

Что-то в этом роде…

Примечание № 2

Я знаю евреев моего возраста в России, которые говорят, что никогда не испытывали антисемитизма.

Наверное, они проиграли всю жизнь в футбол на той опушке.

Енти

Дарья Ивановна, домработница из детства, перебралась из села в «Моськву».

Про себя говорила: «Мы люди ковырястые».

И: «Время не дремя».

Рано ложилась «сплять».

Ходила «куплять» продукты.

Уважала «духовитую» колбасу.

Убирала в «комнатях».

Умиляясь, восклицала: «Андел Господень!»

Восхищаясь: «Кака прелесь!»

Обижаясь: «Насрать на тебя сто куч!»

Но при этом стеснялась произнести слово «яйца».

И подавала завтрак, бормоча:

– Вот я вам тут… енти сварила.

Уть

Лет в семь-восемь я мечтал поймать шпиона. Чтобы лучше узнать и вовремя распознать врага, записался в детскую библиотеку.

«Cначала прочти книгу замечательного русского писателя Виталия Бианки, а потом уже про шпионов», – посоветовала библиотечная тетенька и протянула засаленную книжицу.

Дома я раскрыл книгу. Лягушки, головастики, стрекозы, крысы, змеи и прочие представители увлекательного болотного мира тотчас заверещали и затренькали: уть-уть-уть! Ваак! Ваак! Бульк-бульк-бульк! Тур-лур-лурр! Кышш! Ффф! Фффы! Ффыф! Дзенн!.. Плюх! плюх! Шлёп, шлёп, шлёп! Ко-ко! Ко-ко-ко! Ккок! Чирр-вик-вик! Вир-вир-ри!

Через неделю я вернул Бианки и попросил что-нибудь про шпионов.

«Расскажи прочитанное», – потребовала тетенька.

Я начал:

«Уть-уть-уть! Зинь-зинь-тю!..»

«Ты не усвоил материал внеклассного чтения, – перебила тетенька. – Выучишь – ответишь через неделю».

Вернувшись домой, я снова открыл книгу: «Хо-хо-хо! То-то! Эрр-рэк-кэк! Го-кок-ко! Чек, чек, чек! Чук-чук! и Ти-ти-тур! – зазвенело болото…»

Через неделю я опять было начал пересказывать книгу: Трах-та-та-тах! Шлёп, шлёп, шлёп…

«Опять не усвоил», – подосадовала тетенька, а ведь это так просто пересказать. Вот послушай: «Чики-чики-чики-чики! Ква-а-а-а-а! Прумб-бу-бу-бумм!.. Хо-хо-хо! Тук-тук-тук-эррррр! Ци-ци-ци! Твуть!..»

Молчание мальчиков

Помню, в детстве у меня была страсть сочинять и отправлять письма в никуда: в загадочные страны загадочным инкогнито.

В волшебные края меня заманивали почтовые марки, которые я в то время собирал. Марки я выпрашивал у девушек-почтальонов. Девушки появлялись со стороны Курского вокзала, двигались в сторону Красных ворот. А у Земляного Вала поворачивали на нашу улицу Казакова.

Почтальоны заходили в дома и опускали письма в почтовые ящики. Я поджидал их в подъездах и подворотнях, скрываясь от других мальчишек-конкурентов. «Тетенька, марки есть? Иностранные тоже?» Сердобольная тетенька отрывала «с мясом» очередное сокровище от конверта и протягивала мне.

Первая иностранная марка была венгерская. Придя домой и вдоволь насладившись созерцанием марки, я решил, что мир зеркален, и, ясно как день, в неизведанной Венгрии существует мальчик – мой двойник, с которым срочно надо подружиться.

Я взял ручку и принялся выводить фиолетовыми чернилами: «Дорогой друг, мне, как и тебе, семь лет, я, как и ты, учусь в первом классе “В”, я, как и ты, сижу за партой в предпоследнем ряду слева от прохода. Давай дружить и переписываться».

Проконсультировавшись с бабушкой, я сложил письмо фронтовым треугольником и, по малолетству не будучи знаком с творчеством Антона Павловича Чехова, написал: «Венгрия, школа № 325».

«Бабушка, а без марки дойдет?» – «Дойдет-дойдет. В войну доходило и сейчас дойдет», – безответственно успокоила меня бабушка, на мгновение взглянув на меня огромным глазом (второе стекло было заклеено плотной бумагой), и тотчас снова предалась чтению любимой «Джейн Эйр» или, скажем, «Женщины в белом».

Бумажный треугольник я опустил в почтовый ящик напротив нашего дома, возле чугунных ворот Физкульта. И стал ждать.

Венгерский друг не отвечал. Я беспокоился. Однажды мальчишка-враг из соседнего двора, у которого мать работала на почте, принялся меня дразнить и, кривляясь на все лады, пересказывать содержание фронтового треугольника. Я понял, что предан, и злодейская почтовая семейка умыкнула заветное послание.

Но не сдался и написал еще письма: неизвестному канадскому мальчику, неизвестному английскому мальчику, неизвестному итальянскому мальчику и неизвестному французскому мальчику…

Мальчики хранили молчание.

Пахучая жидкость

Помню, однажды в компании мальчиков старше меня года на три прогуливался по Суворовскому бульвару. Впереди шли две незнакомые девочки в школьной форме с белыми бантами на голове.

Один из мальчиков, Виталий Комар, сказал: «Я сейчас подойду к той, что слева, и укушу за сосок».

У меня потемнело в глазах.

Вскоре мы оказались в узкой тесной комнате коммуналки в Мерзляковском переулке.

Скинулись.

Мальчиковых денег хватило на флакон ярко-зеленого одеколона «Шипр».

На стол водрузили кастрюлю с жирным холодным супом. Чтоб не под сукнецо.

Старший мальчик Виталий Комар глотнул пахучую жидкость, крякнул от удовольствия, запил половником супа и пустил флакон по кругу.

Я запрокинул голову и…

От ужаса вылил одеколон за ворот рубашки.

Дома мама отругала за то, что не умею душиться.

Коммуналка

Накануне премьеры Юрий Георгиевич напился.

В темноте за кулисами прилег.

Оказалось, в гроб.

Уснул.

Начинается спектакль.

Гроб выносят на сцену.

Революционеры дают клятву отомстить врагам над телом павшего в справедливой борьбе товарища.

Тут Юрия Георгиевича укусила театральная блоха.

Он проснулся, почесался и сел.

Дали занавес.

Драка во дворе.

Крошечный Юрий Георгиевич (в пьяном порыве):

«Ах я вам мальчик?»

Хватает ружье, несется вниз.

Через секунду возвращается: под глазом синяк, зуб выбит, ружье сломано.

Ю. Г. (победоносно):

«Да-с… вот так вот!»

Пошел Юрий Георгиевич к приятелю-дантисту вставлять зубы.

Совместили приятное с полезным.

Результат: зубы вперед, самурайская улыбка, рот не закрывается.

Другой приятель – Витечка-Кулачищи-Чайники, выпил и исправил.

Сам Витечка, поддавши, терял свои зубы.

Жена носила их в сумке.

В ресторане Витечка кричал: «Галка, дай зубы!»

Кулачищи-Чайники ночевал у нас.

Звонок в дверь. На пороге пошатывается Габриэлов.

Габриэлов: «Почему не спрашиваете, кто я?» (в то время по Москве бродил убийца Ионесян).

Витечка: «Ну и кто ты?»

Габриэлов (легкомысленно): «Ионесян».

Витечка врезал.

Габриэлов очнулся в больнице.

Половины зубов как не бывало.

Приезжает Борух из Смоленска выступать в Верховном суде (подзащитному грозит вышка).

Поезд пришел утром.

С утра и начали.

Вечером уронил вставную челюсть в унитаз.

Спьяну не ухватить.

Шамкает: «Жизнь человека!.. Жизнь