Шрифт:
Закладка:
Ревновала ли ты его?
Не знаю.
Во всяком случае,
незнакомых женщин
на фотографиях
отрезала.
Как-то вспоминала:
«…После эвакуации
вернулись в Москву.
Хотела снова учиться.
Но потом у меня
опять кто-то родился.
Уже не помню, кто…»
Может, это я родился?
Говорила:
«Растолстела,
доедая за детьми?»
– Мам,
ну как
ты могла забыть?
После нас
всегда тарелки
были чистые.
Бывало, цитировала деда:
«Вам еще покажут,
кто вы такие!»
Когда впервые увидела Алесю,
села напротив.
Надела очки.
И весь вечер
внимательно смотрела.
Потом сказала:
«Cдаю его тебе
с рук на руки».
Приезжая к нам
на Малую Грузинскую,
проверяла,
чистый ли стул
перед тем,
как сесть.
Выражала надежду,
что Алеся не употребляет
в готовке блинную муку.
И подозревала,
что я не ношу майку,
а Алеся – комбинацию.
Однажды сказала:
«Я устала
раз
и на всю жизнь».
Телефонный звонок.
Папин голос:
«Мы с мамой плохо спим.
Пришли снотворное».
Я испугался.
Вспомнил
Иосифа с Ревеккой.
Почувствовав, что умирает,
мама сказала отцу:
– Меня не станет,
выбери себе хорошую женщину
и женись.
Я не буду возражать.
Она была уверена,
что папа
и в 83 года
неотразим.
Маму похоронили.
Ты в отчаянии.
Жить незачем.
Где-то рядом
чудится мамин голос.
На незнакомой фотографии
Иосиф с Ревеккой
уже ждут тебя.
Сценарий ты знаешь.
Наизусть.
Все готово.
Минута.
Другая…
……………………………………………………….
Чудом
возвращаешься
к жизни.
И…
…влюбляешься.
По уши.
Как мальчик.
Я прилетел в Иерусалим.
Ты таял на глазах.
Едва шевелился.
Смерть кошкой
пробралась в дом,
откусывая от твоей жизни
то лапку,
то крылышко.
Звонит Эсфирь.
Говорит,
зайдет.
Тебя бреют.
Приносят серый костюм.
Красную жилетку.
Открывается дверь…
Молодеешь.
Лицо
светится.
Румянец.
Глаза
горят.
Эсфирь
ушла.
Тебя
не
стало.
А вот и вы,
мои дорогие Магарасы.
У меня впечатление,
что прожил с вами жизнь.
В частном доме,
который построил
дядя Зяма (молодец!)
во времена НЭПа
в Капельском переулке.
Все в черном.
Мужчины похожи друг на друга.
Все с усами.
Один в очках.
Давид, наверное.
Ида,
ты и здесь чем-то недовольна.
Сердишься на Павлушу?
Но ведь его еще нет в твоей жизни.
Вы пока не знакомы.
Встречаю Ме́ню:
– А правда,
что Магарасы
все, как один,
работали в «Главсахаре»?
Даже Гидя?
– Гидя?
Никогда.
Она сидела дома
и спрашивала Зяму:
«Зяма,
когда ты
откопаешь золото?»
Я,
между прочим,
тоже требовал свою долю.
– Ну, а Зяма
где работал?
– Нигде.
Он все время молчал.
Так и промолчал всю жизнь.
На свою свадьбу
Зяма пришел с узелком.
Гидя обрадовалась
и подумала:
вот свадебный подарок.
А в узелке
было грязное Зямино белье.
Она его все время дергала:
«Зяма!
Жарко,
сними рубашку.
Немедленно надень.
У тебя женская грудь.
Зяма!
Куда ты пошел?
В магазин.
– Зачем?
– Гиденька, ты же просила.
Тебе нужен кефир.
– Мне от тебя ничего не нужно.
Лучше сходи к сапожнику,
забери мои туфли».
Кстати,
Зяма прославился тем,
что оросил пустыню
Эмиру бухарскому.
Эмир расплатился с Зямой
коврами и золотом.
Тем самым,
которое Магарасы
зарыли потом.
– Значит,
Ида работала в «Главсахаре»?
– Что ты.
Ида не выходила на улицу
и все время говорила
своему зятю Павлуше:
«Павлуша,
Вы – ничтожество».
И мне
три раза в день:
«Как!
Вы еще не в тюрьме?!»
– А Давид?
– Давид вообще не двигался.
Его сажали на стул.
Он сидел весь день
и смотрел на дверь туалета.
В результате
умер от запора.
– Ну, хорошо, а Павлуша?
Герой войны,
кавалер ордена Суворова 2-й степени.
Он работал в «Главсахаре»?
– Павлуша не мог работать.
У него была прострелена пятка.
Боевое ранение на фронте.
Правда,
Ида называла фронтовика
«Павлуша-самострел».
– Тогда Мэри?
– Ты, наверное, имеешь в виду Рисю.
Какой Главсахар?
Рися была художницей!
У нее одно плечо
было немного ниже другого.
На нем всегда висел этюдник.
Наготове.
Боялась пропустить что-нибудь.
Еще был холостяк Аркадий.
Он полчаса
задумчиво смотрел
вслед каждой женщине
вместо того,
чтобы работать.
Как-то я получил
книгу в подарок.
С надписью:
«Дорогому Мне
в память
о переживаемом времени».
И подпись: Арон.
– Кто такой Арон?
Арон – это и есть Аркадий.
– Как насчет Александра?
– Александр не работал.
Он читал.
Однажды,
обалдев от Магарасов,
я решил сбежать куда-нибудь.
Приезжаю на юг.
Не в сезон.
На пляже всего один человек.
Странный, в кальсонах.
Это был Александр.
Он сидел
и читал «Еврейскую энциклопедию».
Да и Моня был не из Главсахара.
Когда Александр умер,
Магарасы собрались
в комнате покойника.
Поделили имущество
и, сняв по обычаю обувь,
сели скорбеть.
Вошел Моня,
которому ничего не досталось.
Поднял телевизор,
вытащил из-под него
тысячу рублей
и тоже сел переживать.
Так что
никто из Магарасов
в Главсахаре не работал.
Советская власть
подселила к Магарасам
малюсенькую
сухонькую
русскую старушку Шуренцию.
Шуренция мгновенно
стала говорить,
думать,
есть
и одеваться
как Магарасы.
– Знаешь, откуда она пришла?
Из сумасшедшего дома.
Метр сорок роста.
Поселилась в комнате белошвейки.
Покупала нам продукты:
рыбу со шнурком на голове (сом),
маленькие желтенькие, хорошо пахнут (мандарины)…
Однажды принесла билеты на этого еврея,
на которого мест никогда нет (Райкин).
Зяма:
– Сколько время?
– Восемь.
– Что восемь?
– Восемь часов.
– Что восемь часов?
– Ты же спрашивал.
– Что я спрашивал?
– Ты спрашивал, сколько время.
– ТАК СКОЛЬКО ВРЕМЯ?
А это что такое?
Девочка с белым бантом,
белым воротничком,
в белых носочках.
И еще одна.
Только не говорите мне, что у вас были дети.
Их не было.
Уже поздно.
Вам в книжке не полагается их иметь.
Она уже написана.
Прямые и косвенные дополнения
От первого лица
А вдруг?
Я решил:
украду у папы пистолет.
Нажму на курок —
и готово.
Или,
еще лучше,
возьму бабушкины капли.
Те, на которых череп и кости.
Запрокину голову,
раз —
и всё.
Как это ВСЁ?
Если я —
ВСЁ,
то и все —
ВСЁ?
Если все —
ВСЁ,
то и всё —
ВСЁ?
Или пойду на Карламаркса
и брошусь вниз
с моста.
Отец обольется горючими слезами.
Станет ломать руки.
Кусать локотки.
Попомнит,
как меня
ремнем-то.
Дошел до моста.
Посмотрел вниз.
Подумал:
а вдруг
родители не родные?
Взяли меня
из детского дома.
Или
подобрали на улице.
А может быть,
я и вовсе
сын
