все это «неправильно», «нерегулярно». Правильность возможна только в регламентации, «регулярности», в твердом порядке, установленном самим Петром. Поэтому главная, государственная задача — втиснуть всю «неправильную» жизнь в жесткие рамки задуманного образца.

Это неодолимое стремление привести к единообразию быт, частную жизнь, работу первым, пожалуй, понял Пушкин-историк. В повести о собственном прадеде он показал Россию глазами арапа, только что вернувшегося из Франции. Страна предстала перед ним «огромной мастерскою, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом».

Планы застройки Котлина и Васильевского острова — наглядный пример подобных стремлений. Порядок, царящий в городе и стране, есть свидетельство культуры. И не суть важно, каким путем достигнут этот порядок. Главное, чтобы дома в новой столице были одинаковы и стояли в ряд, как гвардия на параде.

Во имя регламентации сегодня порой ломали то, что делали вчера. Иностранный посланник с удивлением и ужасом рассказывает, как знатный вельможа Левенвольд (он жил на Московской стороне) сначала вымостил булыжником улицу перед своим домом, потом заплатил в полицию деньги за посадку деревьев, а через несколько дней был извещен: по новой планировке улицы дом надлежит снести. В тяжких муках рождался город, своим внешним видом обязанный походить на европейский.

Обличье Петербурга — дело государственной важности. И Петр считает себя вправе давать советы архитектору, указывать, требовать. Это легко еще и потому, что зодчий, художник не является для царя и его окружения самоценной личностью. Он просто очень способный ремесленник или в лучшем случае военный инженер. А тем и другим можно и должно командовать. Это убеждение продолжало жить и в последующих поколениях. Не случайно, к примеру, сын петровского генерал-фельдмаршала Шереметева Петр Борисович в момент постройки усадьбы Кусково под Москвой велел изобразить на гравюре себя именно с архитектурным чертежом и циркулем в руках. Кстати, эти символы деятельного созидания на благо общества встречались довольно часто на портретах второй половины XVIII столетия.

Очень хотелось Петру, чтобы новая столица встала вровень с европейскими или даже превзошла их. Ради этого зазывает из Берлина архитектора Шлютера, нанимает в Париже скульптора Растрелли. И наконец, в июне 1716 года приглашает в Россию прославленного французского зодчего Жана Батиста Леблона.

Петр I — Александру Меншикову: «Сей мастер из лучших и прямою диковинкою есть… К тому же не ленив, добрый и умный человек… И для того объяви всем архитекторам, чтобы все дела, которые вновь начинать будут, чтоб без его подписи на чертежах не строили, так же и старое, что можно еще исправить».

Во вторник 5 августа 1716 года Жан Батист Леблон прибыл в Петербург. Ему сразу же пожалован чин генерал-архитектора и 5000 рублей жалованья в год.

Возникает вопрос: почему для строения Петербурга царь сразу же не пригласил Леблона или какого-нибудь другого знаменитого европейского зодчего? Почему доверил великое дело безвестному тессинцу?

В год освобождения невского устья Россия для большинства жителей Запада оставалась terra incognita, о которой передавали из уст в уста невероятные, фантастические рассказы. И какой прославленный архитектор мог рискнуть, отбросив уже привычные славу и богатство при дворе своего правителя, поехать на службу к новому государю, известному пока только поражением под Нарвой? И даже позже, после Полтавы, когда известие о мощи России тревожной волной прокатилось по европейским странам, даже тогда нужно было обладать безрассудной смелостью, чтобы решиться на возведение огромного столичного города среди болот, вдали от центра страны, обязанной через трудности снабжать его всем необходимым, включая строительные материалы. Только молодой, никому не известный архитектор, лишенный страха что-нибудь потерять, но полный надежд все обрести, мог согласиться на столь отважный поступок, требующий не мгновения, а десятилетий жизни. Доминико Трезини оказался именно таким человеком.

Не будем забывать, что прославленный Андреас Шлютер приехал в Россию после смерти своего покровителя Фридриха I, когда его сын Фридрих Вильгельм I уволил многих художников. А Жан Батист Леблон был известен у себя на родине больше как интересный теоретик, чем практик.

Француз с женой, сыном и прислугой поселился на левом берегу Мойки, в доме, который снял у генерала Депре. Запоздавшие прохожие могли видеть, как допоздна светились два крайних окна. Там находилась рабочая комната генерал-архитектора. Загруженный поручениями Петра сверх меры, он жаловался генерал-губернатору и самому царю, что «имеет дел больше, нежели можно снести», и для исполнения оных «использует без остатка дни и ночи».

Список работ, одновременно исполняемых Леблоном, действительно огромен. Дворец и парк в Петергофе, Стрельнинский дворец, постройки в Летнем саду, дворец адмирала Федора Апраксина, мост в Нарве и, конечно, генеральный план всего города с центром на Васильевском острове. Как хотел Петр.

Увы, требовательный и честный француз намного опережал время страны, куда приехал работать. Он предлагал новую планировку внутренних помещений дворцов и встречал непонимание. Леблон настаивал на совершенно новом убранстве дворцовых покоев — строгими и вместе с тем нарядными деревянными панелями, а русские вельможи требовали аляповатой пышности, позолоты, лепнины, росписи. Они твердо знали: чем богаче, тем красивее. Француз считал, что особняки должны стоять отступя от улицы, укрытые деревьями, чтобы городской шум не мешал владельцам. Это привело царя в ярость. Нарушалась вся идея его любимой регулярности. Генерал-архитектор первым в России соорудил в Летнем дворце и в петергофском Монплезире водопровод на кухне и промывные нужники. (В Париже подобные устройства сделали только два года спустя в Бурбонском дворце.) Над Леблоном посмеивались: «Чудит!» И сооружать у себя такие отхожие места отказывались.

Тогда француз предложил устанавливать в столовых комнатах, в нишах особую новинку — buffet. Специальный столик-шкаф: наверху — чаши для ополаскивания рук (и хозяева, и гости не всегда успешно справлялись с ножом и вилкой), а внизу — сосуды для охлаждения бутылок с вином и бокалы. Эта новинка вызвала всеобщее одобрение. Ее тут же стали заводить у себя петербургские вельможи. Так на многие, многие десятилетия утвердилось уважение к буфету и явное небрежение к туалету.

Абсолютная честность и старательная добросовестность архитектора стали очень скоро вызывать раздражение государя. Через два месяца после приезда на берега Невы Леблон подал генерал-губернатору записку: «Общие замечания о нерегулярности и худом сочинении, которое практикуется в строениях, повсеместно производимых в Санктпетербурге». Первая и очень серьезная оплошность. Леблон осмелился затронуть профессиональную гордость всех столичных зодчих. Что тут началось!

Злоба собратьев по делу — это еще полбеды. Леблон вызвал яростный гнев светлейшего князя. Он, отвечающий перед царем за строение Петербурга, не жалел сил своих, душу вкладывал, а какой-то французик посмел все охаять. Такое оскорбление Меншиков простить не мог. Он докажет, кто сильнее: генерал-губернатор или генерал-архитектор. Действовать быстро и решительно Александр Данилович умел. Проворные курьеры помчали в Европу, к царю, донесение князя: архитектор Леблон нерасторопен, задерживает, опаздывает… На