людей пропадает втуне. Никто не хочет бросать уже обжитые места, ломать устоявшийся быт и перебираться на новую, пропитанную сыростью землю. Очередная попытка царя преобразовать привычную жизнь по замысленному им образцу терпит неудачу. Нельзя только указами и постановлениями изменить в одночасье веками воспитанную психологию человека.

Взбешенный Петр в январе 1721 года издает очередной, на сей раз жестокий указ: на домах ослушников, не желающих переезжать на Васильевский остров, ломать в апреле крыши и не разрешать крыть заново. Среди подлежащих наказанию — князь П. Голицын, командующий артиллерией Я. Брюс, богатейшие купцы Строгановы и многие другие.

В апреле 1722 года Доминико Трезини доносит Меншикову: из 3295 участков на острове роздано 400, а строить начали только на 257-ми.

Следующее донесение от декабря того же года: за восемь месяцев роздан еще 161 участок, а строиться за это время начало всего 113 человек.

Указы продолжают сыпаться как из рога изобилия. Но исполняют их нехотя, с недовольством. Очередной градостроительный замысел Петра разваливается на глазах. И это естественно. Нельзя создавать столицу, отделенную от всей страны широкой рекой, через которую вдобавок запрещено наводить мосты. И наверное, проживи государь еще несколько лет, он сам отказался бы от своего плана. Но пока, 5 января 1724 года, следует самое жестокое повеление: «О строении домов в Санкт Петербурге на Васильевском острове… Дабы каждый дом пришел в отделку под кровлю в пребудущем 1726 году, а ежели чей дом не будет отделан в 1726 году и у таких преослушников указу, отписать по половине их деревень безповоротно…» На сей раз, кажется, увильнуть нельзя. Кому охота лишаться половины состояния. Но судьба распорядилась иначе. В январе 1725 года Петр умер.

Теперь этот Васильевский остров стал никому не нужен. Можно опять жить спокойно. 11 марта 1725 года камер-юнкер Берхгольц сделал в дневнике запись: «Мы осматривали Васильевский остров, который по предложению покойного императора со временем должен был составить собственный город Санкт-Петербург. Там воздвигнуто уже большое количество прекрасных каменных домов, особенно вдоль по берегу Невы, и этот ряд строений необыкновенно живописно бросается в глаза, когда едешь вверх по реке из Кронштадта. Но большая часть этих домов внутри еще не отделана. Каждому из здешних вельмож, получивших приказание там строиться, дан был план, по которому и возводился фасад дома; внутренним же устройством всякий мог располагать, как хотел. Улицы хотя уже проведены, но до сих пор, кроме больших, идущих по берегу, еще мало застроены; только там и сям стоят отдельные дома, но и они со временем большей частию будут снесены. Кроме князя Меншикова и некоторых других, еще немногие из здешних вельмож живут на этом острове, потому что почти все владельцы его имеют дома и в других местах города».

Нельзя сегодня осуждать Петра за этот план. Он действовал из лучших побуждений, мечтая возвести самый красивый, самый совершенный город. А задумываться о пригодности выбранного места, о будущих последствиях не мог, не умел. Ведь не был строителем-профессионалом.

Васильевский остров — одно из самых низких мест в Петербурге. При любом подъеме воды в Неве его заливает. Но у Петра свое, несколько необычное отношение к наводнениям. С одной стороны, его восхищает мощь разбушевавшейся морской стихии, которую покорит его молодой флот. С другой — он веселится, наблюдая ужас и отчаяние людей. Из письма Петра от 11 сентября 1706 года о приключившемся разгуле Невы: «У меня в хоромах была сверху тому 21 дюйм, а по городу и на другой стороне по улице свободно ездили на лотках; однакож недолго держалась, меньше 3-х часов. И зело был утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям будто во время потопа сидели, не токмо мужики, но и бабы».

Подобное ерничество — следствие твердой убежденности царя в правоте своих желаний и полного небрежения мнением народным. Однако народ по-своему отвечал на зубоскальство государя. Он прочно связал смерть основателя города, падение и ссылку первого генерал-губернатора Меншикова с крупными наводнениями 1724 и 1729 годов: то Бог прислал волну за душами «антихристов».

Проходили десятилетия, и после каждого крупного наводнения все сильнее укреплялось мнение о неправильности места, выбранного для Петербурга. Карамзин в «Записке о древней и новой России», сочиненной в 1811 году для Александра I, писал: «Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае Государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток… Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах…»

Поэт А. Измайлов в письме своему племяннику П. Яковлеву в ноябре 1824 года восклицал: «Ах! Петр Великий! Петр Великий! Зачем построил ты столицу на таком низком месте? Взгляни на Петербургскую сторону, на Галерную гавань и полюбуйся! Что? А? Молчит, не отвечает и слова: видно, что виноват».

Московский профессор и цензор Н. Крылов оставил воспоминания, как в 40-е годы XIX века ехал в коляске с самим Л. Дубельтом, начальником III отделения: «Проезжая… мимо монумента Петра Великого, Дубельт, закутанный в шинель и прижавшись к углу коляски, как будто про себя говорит: „Вот бы кого надо высечь, это Петра Великого за его глупую выходку: Петербург построить на болоте“». Оставим в стороне жандармское суждение: провинился — высечь. Оно еще добродушно — ведь мог сослать или упрятать в каземат. Для нас интересно другое: проходят десятилетия, но продолжает жить недовольство решением Петра, его выбором места для новой столицы. И не только среди простого люда, но и среди тех, чья обязанность блюсти интересы власти. Увы, даже высказанное недовольство уже ничто изменить не в силах. Город живет, ширится, процветает по своим собственным законам. Можно, конечно, искать способы оградить его от нагонной волны — возвести плотины, прорыть специальные каналы. Впрочем, и эти планы могут принести свои беды. К примеру, изменение природных условий, что еще страшнее. И тогда от бессилья, от противной неизвестности рождаются странные и страшные пророчества: «Вот пробьют часы, петух закричит, и все: и город, и река, и белоглазые люди исчезнут и обратятся в ровное водяное пространство, отражая желтизну ночного стеклянного неба…»

Опытный инженер-строитель, Трезини понимал, сколь опрометчиво решение Петра и какие беды принесет оно в будущем. Город, без сомнения, следовало возводить, отступив от топких берегов. Ну хотя бы в излучине реки, где поставили Смоляной двор для Адмиралтейства, или на высоком берегу против Кроншлота и Котлина на месте небольшой мызы. (В 1714 году здесь начали строить Петергофский дворец.) Но царь пожелал увидеть свой город в самом устье Невы: пусть знают иноземцы, что русская столица не хуже Амстердама. Есть у нее свой поместительный порт, своя большая верфь. (Потом Петр Алексеевич спохватится, что его парусники начинают быстро гнить в пресной речной воде, да будет поздно.) Поспешность