дома и дворцы, поднявшиеся на болотистой земле, тряслись и роняли черепицу с крыш, когда мимо них проезжали тяжелые возы и кареты. Толпившиеся вокруг Петра были возбуждены нежданно родившимся ощущением, что именно они и есть участники свершившегося чуда. Чуда рождения такого города в такие короткие годы. Города, который уже зажил своей собственной жизнью.

Довольный царь с чувством обнял молчавшего Трезини. Однако никакой награды архитектору не последовало. В поощрениях государь был скуп. Награждал только за ратные подвиги и особые деяния, принесшие славу государству. А честное и мастеровитое исполнение своей работы считал естественной обязанностью каждого гражданина…

Хотя Петр Алексеевич и мечтал видеть свою столицу похожей на Амстердам, Петербург все же резко отличался от всех европейских городов. Во Франции, Германии, Голландии города строились столетиями. Крепостные стены, некогда столь необходимые для защиты, огораживали их старинные центры и диктовали ширину улиц, размеры площадей. Петербург не знал подобных искусственных границ. Он рос, ничем не ограничивая протяженность зданий и размах своих проспектов. И эта возможность придала его внешнему облику уникальные черты логичной стройности и единообразия. В этом его главное отличие от прочих европейских городов. В этом секрет его вечной красоты, волнующей нас и сегодня…

После завершения колокольни сам храм достраивали, доделывали и украшали еще десять лет. В 1728 году только начинали квадраторную, штукатурную и живописную работу. И тянули ее вплоть до 1733 года. Не спешили. Нужды не было.

Исправно посещая воскресные службы, строго соблюдая все обряды, Петр Алексеевич относился к Церкви как муж государственный. Не как партикулярный человек.

Вольтер в «Истории Петра I» приводит занимательный факт: «В любопытных мемуарах одного офицера, весьма любимого Петром Великим, находится сообщение, что однажды, когда государю читали главу из английского „Зрителя“, содержащую параллель между ним и Людовиком XIV, он, прослушав, сказал: „Я не думаю, что заслужил, чтобы мне отдавали преимущество перед этим монархом. Я довольно счастлив уже и тем, что превзошел его в одном существенном вопросе: я принудил моих церковников жить в мире и повиновении, а Людовик XIV позволил подчинить себя“».

Говоря о подчинении Церкви, Петр имел в виду отмену звания патриарха и создание Синода. Существует предание: по учреждении Синода духовенство стало просить царя о назначении патриарха. Тогда Петр обнажил кортик и, ударив себя в грудь, сказал: «Вот вам Патриарх». Государь не мог забыть, что церковники в первую голову стали одними из самых яростных противников его нововведений. Именно они породили и успешно распространяли легенду о «царе-антихристе» (сегодня историкам известно более ста подобных сочинений). А крестьянские протесты против ужесточения крепостного гнета обязательно принимали религиозную окраску.

Однако для нас важно сейчас другое. Государственное отношение к Церкви как к учреждению, подчиненному светской власти, нашло свое отражение и во внешнем облике новых храмов. В первую очередь петербургских. Припомним хотя бы утвержденный поначалу царем трезиниевский проект собора Александро-Невского монастыря, когда архитектор нарушил многовековые традиции и наметил вход в храм с восточной стороны. Столь же нетрадиционны очень важные для равнинного Петербурга совсем не православные острые шпили на храмах юной столицы. И конечно, непривычным для русского взора предстал Петропавловский собор.

«Композиция собора, — пишет историк искусства В. Щилков, — нарушавшая традиционно-канонические требования русского церковного зодчества, строилась на основе трехнефного базиликального плана. Алтари приделов помещались в прямоугольной пристройке. В этом сказалось руководство работами иностранца».

Уточним: не «руководство», а создание проекта. В основу замысла «своего» собора Трезини положил хорошо знакомые ему западные храмы с их «зальным» пространством. (Через три десятилетия, когда внешняя суть западноевропейской культуры станет привычной для каждого русского дворянина, вновь начнется борьба с иноземным влиянием во имя утверждения своего, исконно национального. И тогда дочь Петра, императрица Елизавета, заставит архитектора Растрелли переделать проект собора Смольного монастыря в соответствии с традициями православной церковной архитектуры.)

Не исключено, что Петр, замышляя строение каменного Петропавловского собора, уже тогда думал превратить его в усыпальницу для себя и членов своей семьи. Раньше или позже, но у каждого человека наступает момент, когда он начинает задумываться, где будет похоронен. Собор удивительно хорошо подходил для этой роли. Самое внушительное каменное здание в городе. И стоит в центре крепости, откуда виден весь Петербург. Еще не начинали возводить стены храма, а уже в 1715 году под полом колокольни похоронили Софью-Шарлотту-Кристину, жену царевича Алексея, на следующий год — царицу Марфу Матвеевну (вдову царя Федора Алексеевича). А в 1718-м нашел здесь вечное успокоение царевич Алексей Петрович.

Сам Петр так и не увидел собор завершенным. В феврале 1725 года его гроб поставили в небольшой деревянной церкви, временно возведенной внутри каменных стен. К этому времени в Петропавловском соборе были похоронены двое его сыновей и четыре дочери от Екатерины Алексеевны. (У Петра от Екатерины было восемь детей. Выжили только две дочери, родившиеся до 1710 года. Старшая, Анна, умерла двадцати лет, после родов. Ее сын — будущий государь Петр III. Младшая, Елизавета, стала в 1741 году русской императрицей.)

Как ни удивительно, но забота о гробницах петровских детей тоже легла на плечи Доминико Трезини. В 1730 году ему приказано заменить на надгробиях обветшавшие бархат и позументы. Сохранился реестр, поданный архитектором гоф-интенданту, с указанием мер гробниц и, соответственно, потребности 44 метров 37 сантиметров бархата и 94 метров 92 сантиметров позумента. Чем только не приходится заниматься художнику в России ради хлеба насущного…

Лишь через два года после смерти Петра I завершили великолепный иконостас для собора. Резали и золотили его в Москве под наблюдением Ивана Зарудного.

И снова возникает историческая загадка.

Повеление готовить иконостас отдано еще в 1722 году. Зарудный исправно доносит, сколько липовых досок и чурбаков заготовлено для предстоящей работы. Потом сообщает, какие мастера будут резать, какие левкасить и золотить. Казалось бы, всем ясно и понятно, какой вид надлежит придать иконостасу и как его украсить. Но сохранилось письмо 1726 года, способное нарушить покой исследователей и породить недоуменные вопросы.

Зарудный — кабинет-секретарю Макарову:

«Высокопочтенный господин.

Господин генерал маэор Алексей Васильевич,

мой милостивый государь.

Письмо 8 числа марта получил, в котором писано: Ея Императорское Величество указала ныне в Петропавловскую церковь иконы писать по той же мере как делается иконостас в Москве… Понеже здесь такой меры не имеетца, того ради, купно с архитектором Еропкиным сочинить обстоятельный чертеж всего иконостаса петропавловского, и назнача в которые места каким надлежит быть иконам и по какой мере, для отсылки сюда отдать немедленно…»

Казалось бы, по всем срокам иконостас готов и находится в доме Зарудного, где шла вся работа. Но из письма явствует, что по-прежнему неизвестно, какой величины и в какие места писать иконы. И почему молодой архитектор Еропкин, сидя в Петербурге, должен составлять чертеж иконостаса, который, почти готовый, лежит в Москве? Непонятно. И останется неясным, пока окончательно не прояснятся жизнь