Лишь в 1727 году во многих ящиках с великим бережением готовый иконостас перевезли в Петербург. Увы, уже без Зарудного, который внезапно скончался 19 марта того же года. А иконы, как установил К. Малиновский, писали уже в самом Петербурге с 1727 по 1729 год Андрей Меркульев «с товарищи».

Иконостас напоминает пышную триумфальную арку. И не случайно. По наблюдению Е. Мозговой, он — своеобразный памятник победы над шведами. «В нем четко намечены линии „войны“ и „мира“, так, что каждой фигуре на иконе справа соответствует левая… Все это прослеживается в мельчайших деталях поярусно и создает целостную систему».

Золотым огнем загораются под лучами солнца или при свете запаленных свечей коринфские колонны, десятки больших и малых скульптур, вычурные рамы икон, точенные из дерева шнуры с пышными, тяжелыми кистями. Все очень нарядно и совсем не похоже на строгие иконостасы в соборах Московского Кремля или прославленных благочестием монастырей.

И совсем неожиданно, непривычно: сквозь широкий проем в центре иконостаса, там, где должны быть глухие Царские врата, виден открытый для взоров алтарь. А за ним плоская, прямая восточная стена храма. И нет никаких закруглений традиционных апсид. Это тоже одна из новаций, примененных Доминико Трезини при строении Петропавловского собора.

Восточная сторона храма смотрит на главные крепостные ворота. И человек, ступивший на землю фортеции, сразу же видит эту стену. И по ней начинает судить о величии и предназначении собора. Вот почему Трезини сделал ее совсем необычной.

Гладкая прямая стена. В центре величественный портал обрамляет фальшивую дверь. По бокам портала ниши для статуй. Над ним круглое окно в пышной раме люкарна. А над стеной, закрывая до половины барабан купола, почти квадратный аттик — стенка над карнизом. Мощные усложненные волюты как бы связывают его с храмом и сдерживают движение ввысь. (Это стремление подчеркнуто полукруглым завершением аттика, которое опирается на резко выступающие карнизы.) Аттик украшен статуями и барельефом (они погибли при пожаре, и место старого барельефа заняла яркая фреска). Все повторяет композицию ворот, рождая единство ансамбля: триумфальная арка и собор — памятник победы. А всё вместе — мемориал славы, какого не бывало еще на Руси.

Камер-юнкер Ф. Берхгольц в 1721 году: «Крепостная церковь… самая большая и красивая в Петербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при ярком солнечном свете… Куранты на колокольне так же велики и хороши, как Амстердамские, и стоили, говорят, 55 000 рублей. На них играют каждое утро от 11 до 12 часов, кроме того каждые полчаса и час они играют еще сами собой, приводимые в движение большой железной машиною с медным валом…»

И. Э. Грабарь в 1960 году: «Лучшей частью собора является монументальная, выразительная по силуэту колокольня, композиционно объединяющая разбросанную по берегам Невы городскую застройку».

Искусствовед Л. Алешина в 1980 году: «Центральное место в панораме Петербурга как целого принадлежит Петропавловской крепости с Петропавловским собором в ее сердцевине. Шпиль многоярусной колокольни… вздымаясь над островом с его невысокими постройками, над широким разливом реки, до сих пор остается одной из доминант природно-городской среды…»

Архитекторы и художники знают, как необычайно трудно создать символ города.

Творение Трезини — колокольня Петропавловского собора с ее сияющим шпилем — остается главной отличительной приметой Санкт-Петербурга и в наши дни.

Светлейший князь требует у Канцелярии отпустить «взаимно» кирпич, известь, бутовый камень. Даже копры для битья свай. Требований поступает все больше и больше. Наконец, страшась возможных ревизий, Доминико в 1719 году составляет реестр, сколько и каких материалов отдано взаймы на строение дома Меншикова.

Морозным декабрьским утром продрогший чиновник стучится в дом к светлейшему. Ему милостиво разрешают обогреться у печи, а расторопный слуга несет пакет с реестром наверх. В кабинет к самому.

Томительно тянется время ожидания. Чиновник уже давно отогрелся. Даже расстегнул свою шубу, подбитую «рыбьим мехом». Наконец-то спускается человек князя. Один из секретарей, Петр Новиков. Брезгливо возвращая реестр, заявляет: «Ему от Его Светлости не повелено таких ведомостей принимать…» Грустно поплетется через завьюженный Петербург чиновник, представляя с ужасом, какой гнев начальника Канцелярии обрушится на его голову. А светлейший тем временем уже и думать забыл о реестре. Он не собирался и не собирается отдавать взятое «взаимно».

Молодые, энергичные сподвижники Петра, проявлявшие храбрость на полях сражений, дорожившие честью при штурме крепостей и фрегатов, ощутив в своих руках государственную власть, решили обогатиться любыми путями. Не брезговали ничем. Тащили все, что плохо лежит. Крали кирпич и бриллианты, мелкие подряды и крупные поставки армии, целые волости и маленькие деревушки. Главное — обогатиться. Сейчас, сегодня. Про черный день. Для детей и внуков. На ворованные деньги, не стесняясь, строили великолепные дворцы и загородные дома, устраивали кутежи, с нарочитой роскошью украшали свои яхты и галеры.

Первый гром над стяжателями грянул в 1714 году. Вскрылась грандиозная афера. Ближайшие помощники Петра заключали подряды на поставку продовольствия в Петербург и в армию по завышенным ценам. А чтобы скрыть причастность к грязному делу, подряды заключали не на себя, а на подставных лиц. Барыши оказались сказочными. Только на поставках муки Меншиков, как говорили, заработал около 150 тысяч рублей.

Замешанными в аферах оказались адмирал Федор Апраксин, канцлер Гавриил Головкин, любимец царя Александр Кикин, начальник Канцелярии городовых дел Ульян Синявин и многие другие. Сурово наказали только средних и мелких преступников, а главные отделались легким испугом.

Ульяна Акимовича Синявина, например, сняли с должности и определили помощником нового начальника Канцелярии. Им стал князь Алексей Черкасский. Через семь десятилетий историк Михаил Щербатов так писал о князе: «Человек весьма посредственный разумом своим, ленив, незнающ в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий свое имя и гордящийся единым своим богатством…» Характеристика достаточно образная, и можно легко представить себе человека, которому подчинен теперь зодчий.

Утруждать себя, принимать решения князь не любит. И по-прежнему дела вершат Синявин и Трезини. Правда, подпись Ульяна Акимовича под документами Канцелярии в эти годы не встречается. Зато Черкасский обращается к Петру со всякой ерундой, вплоть до вопросов: «Улица на большую реку 7 сажен широка довольно?..» И царь отвечает: «Улицу оставить 7 сажен». Начальник Канцелярии городовых дел страхует себя. Каждое свое действие хочет объяснить велением Петра. За инициативу, если она не понравится государю, могут и наказать. А за точное исполнение высочайших указаний кары не последует.

Такое поведение начальствующего лица, конечно, затрудняет жизнь Трезини. Но архитектор не опускает рук, не падает духом. Он работает честно и с увлечением. Просто очень любит свое дело и стремительно растущий Петербург. И государь отвечает архитектору признанием его деловитости и уважением.

10 октября 1717 года, прервав свое путешествие по Европе, Петр Алексеевич приезжает в Петербург. Идет следствие об измене царевича