Шрифт:
Закладка:
Анна. Точно. Теперь я припоминаю.
Хенрик (Маргарете). Ты понимаешь, что говоришь?
Маргарета. Понимаю, понимаю... (Короткая пауза.) Понимаю... Во мне нет горечи. Несмотря ни на что, мы прожили хорошую жизнь.
Хенрик. Ты говоришь, как о жизни теней... Почему это выпало именно нам?
Анна. Я припомнила все дурацкие шуточки на папин счет и еще припомнила эту поездку в Венецию, когда мы были маленькими...
Эва. Во Флоренцию.
Анна. Какая разница.
Эва. Это была Флоренция. Дивная поездка.
Анна. Если во Флоренции есть гондолы, значит, мне кто-то наврал. Посмотри на фотографию, где мама стоит на берегу канала и флиртует с гнусным типом, продавцом мороженого. Фотографию найдешь в альбоме. Мать только что не залезла ему в брюки.
Маргарета. О Господи...
Анна. А он еще вдобавок фотографирует.
Маргарета. Ты ведь знаешь итальянцев.
Анна. Он просто лапает тебя... Только что груди тебе не оторвал...
Маргарета. Тьфу, тьфу!
Анна (Хенрику). Ты что, не видел этого, хотя смотрел на них?
Маргарета. Я ухожу...
Эва. Папа.
Анна. Папа.
Эва. Скажи что-нибудь.
Анна. Защищайся!
Хенрик. Защищаться?
Маргарета. Ну да, защищайся от того, что, по ее представлениям, случилось тридцать лет назад!
Хенрик. От чего мне защищаться?
Маргарета. От нападок на твою мужскую честь.
Хенрик. Она сама справится.
Маргарета (иронически). Три твоих женщины ополчились на тебя, как богини мщения. Так что тебе несдобровать.
Анна. Я не хочу мстить. Я хочу понять. Хочу понять, кто ты. Кто она, я знаю уже давно.
Хенрик. Я... вот такой.
Анна. После этого все может наладиться.
Маргарета. Ты думаешь?
Анна. Не знаю, но по крайней мере есть крохотный шанс.
Хенрик. Но я таков, каким ты меня видишь. Что я могу сказать о самом себе? Главное ведь то, как поступаешь, как себя ведешь в жизни... Мы скитаемся по этой планете и ничегошеньки не знаем. Стараемся быть лучше. У тебя или есть цель жизни, или ее нет, и тогда твоя жизнь не имеет никакого смысла. Но я совершенно спокоен, я сказал бы даже, в полном ладу с самим собой. Я никогда не испытывал особо сильных чувств. Или был вынужден отстранять их от себя. (Пауза.) И выполнял свою работу... Я никогда не сомневался в чувствах Маргареты... Как бы она себя ни вела. Люди ведь выражают себя по-разному. Я по-своему. Я люблю вас... всех трех... так сильно, как умею. Правда, я не думаю об этом каждую минуту... Но не знаю, кто вообще может измерить глубину чужих чувств... Я надеюсь, что люди дополняют друг друга. Человек ведь никогда не бывает единственным и самодостаточным... Любить можно по-разному, можно сознавать свою ответственность и каждый вечер перебирать в уме, нельзя ли было сделать больше... Да нет, я не очень-то верю в слова... Слова... для меня это вроде пустой квартиры со старой мебелью... Чтобы сказать самое важное, много слов не нужно. Я это знаю из моей медицинской практики, когда мне надо поставить больному серьезный диагноз...
Маргарета. Вряд ли ты когда-нибудь ставил серьезный диагноз своим пациентам.
Хенрик. Самое важное — это подход... А нужные слова найдутся... Если я пронес через всю жизнь какое-то чувство... наверно, это чувство скорби... а о нем говорить неловко... Нет, это не отчаяние... не тревога... Нет, именно скорбь... О том, как разрушается красота, гибнет изящное.
Эва. Ты о чем?
Хенрик. Обо всем... О маме... Это совершилось так быстро. Я не успел. Мы были так счастливы, понимали друг друга, и вдруг все разом исчезло. (Пауза.) Вы обратили внимание, как кончается фильм, снятый восьмимиллиметровой камерой? Изображение бледнеет, бледнеет, люди становятся просто черточками, и вдруг сплошная белизна, и ты думаешь... а что они делали потом, кто была та смуглая, смеющаяся женщина, которая просто пришла в гости...
Маргарета (легко). Это была я.
Хенрик. Нет, тебя бы я узнал.
Маргарета. Если на ней была большая грязная кепка, это твоя мать.
Пауза.
Анна. А дальше что?
Хенрик ( после недолгого молчания). Дальше? Ничего. Дальше — это теперь.
Анна. Папа... Я тебя люблю.
Хенрик. Это хорошо. (Пауза.) Хорошо. (Пауза.) Спасибо.
Эва. Я тоже.
Хенрик. Знаю, знаю.
Эва. И мама тоже.
Пауза.
Анна. Как хорошо, что мы любим друг друга.
Маргарета. А куда нам деваться?
Анна. Ты рад?
Пауза.
Хенрик. Возможно, я пил немного слишком... целеустремленно. Но не для того, чтобы уйти, а чтобы принудить себя самого... к порядку... чтобы держать жизнь под контролем... Чтобы не погибнуть. Я видел, что происходит с мамой, хотя, может, это было и не так ужасно, как ты описываешь, ты любишь преувеличивать. Страшно видеть, как твоя мать теряет рассудок, а ты ничем не можешь ей помочь. Иногда ее сознание совершенно прояснялось, и вдруг она говорила что-нибудь такое... потустороннее. А я был вынужден находиться рядом и говорить слова, которые могли помочь, или просто обнимал ее. Во время учебы мне с такими вещами сталкиваться не приходилось, помню только книги, лекции, и еще как однажды я взял напрокат скелет и поехал с ним домой, на седьмом трамвае, а пакет вдруг лопнул, скелет из него вывалился, и пассажиры подняли крик... Это был, наверно, самый забавный случай за все семь лет учебы, а вообще-то, нас муштровали, как в казарме... Я снимал маленькую холодную комнатушку на Эстермальме... Потом устроился на работу в Каролинскую больницу, познакомился с Маргаретой, она была студенткой, мама заболела... Я чувствовал, что придется выбирать между нею и Маргаретой... и я выбрал ее, тебя выбрал. Тут дело было не только в болезни. Она была талантлива. Как Анна. Живая, задорная, чуткая — она была точно маленький, полный жизни огонек.
Маргарета. Который все сжигает.
Хенрик. Чуткий огонек.
Маргарета. Нелегко, скажу я вам, быть соперницей чуткого огонька. Детей надо воспитывать, учить их различать добро и зло, у них каждый день уроки, музыка, танцы, надо заплетать им косы, а самой ходить на работу, хорошо выглядеть и быть приветливой, и при этом у тебя муж, который, по сути дела, всегда отсутствует, а ты пытаешься сохранить ваш брак, да еще сама пытаешься быть маленьким чутким огоньком. И когда тебе предъявляют несправедливые требования, ты чувствуешь себя ущемленной.
Анна. Должна сказать, и я чувствую то же.
Маргарета. Ты?
