Маргарета. То же, что и я?

Анна. Да, и очень часто. Ведь я — это и ты, и бабушка. Я должна успевать делать все — воспитывать Йона, содержать нас обоих, следить за тем, чтобы он хорошо развивался, и к тому же еще пытаться выкраивать время для творчества. И мне тоже никто не помогает.

Маргарета. Да, это трудно. Очень трудно.

Эва. Трудное теперь время для матерей.

Анна. Но я не намерена сдаваться. Я выдержу.

Пауза.

Эва. Значит, все в порядке.

Маргарета. Насколько это возможно.

Хенрик. Что именно?

Анна. Я вспомнила, что у меня сохранился конструктор-лего. До сих пор цел.

Эва. Неужели?

Анна. В чемодане. Йону он не нравится, ему с ним скучно. Он предпочитает star wars[41], потому что в моем наборе нет круглых деталей.

Эва. В новых есть. Теперь выпускают такие лего.

Анна. Но эти очень хрупкие, они сразу ломаются, стоит маленькому дьяволенку топнуть по такой подделке ногой, и она разлетится вдребезги. Не то что настоящие лего.

Эва. Вот как.

Маргарета (Эве). Что ты хотела сказать?

Эва. Ничего.

Маргарета. Мне показалось.

Анна. Мне тоже.

Эва. Да нет... Просто я очень многого не знала о бабушке, знала только, что она в психбольнице и у нее такие странные глаза. Я была так же счастлива, как остальные.

Анна. И этого хватало.

Эва. Мой отец был врачом. У меня была своя комната. И наряды, и мальчики, и я мечтала о путешествиях. Я счастлива, пусть даже in spite[42]...

Анна. In spite чему?

Эва. Вопреки моей проблеме.

Анна. Проблеме?

Эва. Но не могу же я винить в этом родителей. Это то, с чем я должна жить... Как в могиле.

Анна. Заполни ее, заполни, заполни деньгами! Прости. Прости. Прости меня. Я дура, дура... Ты сама понимаешь, я не хотела... Но ты заполняешь ее... всяким хламом.

Эва. Заполнить... чем-то стоящим... не получается.

Анна. Но от этого тебе только хуже.

Эва. Ее нельзя заполнить ничем, кроме того, чему там положено быть. А раз нельзя...

Анна. Так или иначе, прости меня, прости.

Эва. Но я не могу просто взять и сдаться... Об этом твердят те, кто знает. (Жестко.) Вот и все. И я не почувствую, что настал день, когда уже поздно беременеть. В нем не будет ничего необычного, не раздастся тревожного звука, как бывает, когда лопнет струна или громко хлопнут дверью в церкви. Это будет самый обыкновенный день, такой же приятный, как все другие в моей жизни... Наверно, я дура и терзаюсь из-за того, чего вообще уже нет... Вот когда у меня полгода не будет месячных, может, я уверюсь... а пока еще во мне теплится крохотная надежда, и это-то самое ужасное... как в сказке: упадет луч света на стену, и потайная дверь откроется... Ну, а если сказка не сбудется, то ничего не выйдет. Никогда я не смогу стать другой, измениться к лучшему, вырасти... разве только в работе... Это хорошо, я свою работу люблю. Но сама я не изменюсь, нет, все то же тело, только оно стареет и стареет, оно не сумело дать новую жизнь, внутри в нем пусто, там только я одна, и вот себя-то мне и приходится чем-то заполнять... деньгами, как с грубой прямотой выразилась Анна... или приятными впечатлениями... Я так устала от своего тела, я хотела бы избавиться от него — сбросить его с себя, оставить где-нибудь на стуле, в прихожей, в номере гостиницы, на улице... Я хочу забыть его, я не хочу его. Зачем оно мне, на что оно годно?

Маргарета. Дружок мой, дружок... (Маргарета встала, подошла к Эве, села рядом, обняла.) Не надо так говорить, не надо...

Эва. Ненавижу его! Ненавижу тебя!

Маргарета. Не надо, не надо... Моя маленькая, моя девочка...

Эва. Ненавижу тебя! Ненавижу!

Маргарета. Нет, детка, ты не можешь ненавидеть меня, не можешь ненавидеть свое тело...

Анна. Дай ей выговориться!

Эва. Я спокойна. Я жутко спокойна. (Пауза.) Я выхожу из себя, только если натыкаюсь на проблемы, которые легко разрешить, была бы капелька доброй воли и планирование. Вот и все.

Маргарета. Да, да, в этом все дело.

Эва. Но мою проблему решить невозможно, никто не может ее решить! Это болезнь, и, хотя она не заметна глазу, она губит все. Говорят, человек сохнет изнутри, становится холодным, жестким, странным... Нет, ты становишься не жесткой — ты похожа на края никогда не заживающей раны. И никто этого не понимает.

Анна. А Матиас?

Маргарета. Он мужчина. Это другое дело.

Эва. Я его убить готова...

Хенрик. Эва, Бог с тобой!

Эва. Готова. Если бы это могло помочь. (Пауза.) А пока что мы говорим друг о друге гадости заочно. (Пауза.) Между собой мы это больше не обсуждаем... Мы вкалываем... ради того, чтобы все надежды одна за другой рухнули. Это не его вина, хотя и его тоже, и моя... И меня выворачивает наизнанку. Я до смерти боюсь разговора. Лучше блевать, только бы не еще один разговор об этом.

Анна. О чем?

Эва. О том, как нам быть. (Пауза.) Но вообще-то, по-моему, я не так уж плохо со всем справляюсь. Я никогда не испытываю того... что сегодня вечером... Больно, конечно, но вообще-то все в порядке... Конечно, эти мысли всегда со мной... Но нельзя ведь помнить об этом каждую минуту, должна же я в каком-то смысле жить.

Маргарета. Конечно, конечно... Конечно, должна.

Эва. Должна... В каком-то смысле.

Хенрик. Означают ли твои слова... что вы говорите о разводе?

Эва. Нет... То есть, да, постоянно... но ни один из нас не решается.

Анна. Ты можешь прийти ко мне. Если тебе надо поговорить.

Эва. Не хочу я больше говорить об этом. Не хочу.

Маргарета. И правильно. Правильно.

Хенрик. Ну и не будем.

Маргарета. Больше не будем.

Эва. Это моя жизнь. (Пауза.) И я не хочу, чтобы она становилась предметом обсуждения. (Пауза.) Мне пора домой.

Хенрик. Если нужно, мы всегда тебе поможем.

Маргарета. Да. Уже поздно.

Хенрик. А хочешь, можешь остаться у нас.

Эва. Я ничего не хочу.

Маргарета. Завтра ведь у тебя выходной?

Эва. Завтра, кажется, суббота?

Маргарета. Конечно. Конечно, суббота.

Хенрик. Да, странный был у нас сегодня вечер.

Маргарета. В самом деле...

Анна. Может, это в последний раз. А может, в первый...

Эва. Ты поедешь со мной?

Анна. Мы говорили друг с другом так... А вообще, какая разница.