Эва. Тут не из-за чего ссориться.

Анна. Во всяком случае, я рассказываю, как было! А потом я весь вечер могла просидеть у него на коленях.

Маргарета. Сначала спихнув Эву.

Анна. Ты подразумеваешь — тебя.

Маргарета. Если ты выросла, воображая, что оттеснила собственную мать от ее мужа, твоего отца, значит, у тебя больное представление о том, как распределялись роли в нашей семье.

Анна. Вот именно! Это я и пытаюсь объяснить целый вечер! У меня больное представление о том, кто есть кто. Но откуда оно возникло? Не я его создала, мне его внушили!

Эва. Господи!.. Кончай, наконец.

Маргарета. Сейчас мы, по крайней мере, говорим совершенно спокойно.

Анна. Как это кончай? Ведь так я никогда не узнаю правды!

Маргарета. Какая тут может быть правда... у каждого из нас своя...

Анна. Но ты присвоила себе и мою... Ты уверяешь, что все не так!

Эва. У тебя своя версия, у мамы своя. Неужели вы не можете на этом успокоиться?

Маргарета. Я могу.

Анна. И сама я вся не такая!

Эва. Ну так чего же ты хочешь?

Анна. Чего я хочу?

Маргарета. Да, чего?

Эва. Чего ты хочешь?

Анна. Я хочу... хочу... Я много чего хочу.

Маргарета. Чтобы я умерла.

Эва. Мама, пусть Анна скажет.

Анна. Значит, Анне можно говорить? Неужели можно?

Маргарета. Хорошо, скажи, чего ты хочешь... И пусть семья решит, наконец, как к этому относиться... Давно пора.

Анна. Я хочу, чтобы ты помолчала. Раз в жизни.

Маргарета. Не получается.

Эва. Мама!

Маргарета. Ладно, помолчу.

Пауза.

Эва. Чего ты ждешь?

Анна. А мне больше нечего сказать... Но я жду...

Эва. Чего?

Анна. Папу.

Маргарета. Хенрика? Ну да, он так давно молчит... что мы опять о нем забыли.

Анна. Я никогда о нем не забываю.

Эва. Папа.

Анна. Никогда.

Эва. Ты слышишь?

Хенрик. Я все слышу.

Эва. Анна хочет, чтобы ты что-нибудь сказал.

Маргарета. Это что, своего рода групповая терапия? Тогда, пожалуйста, без меня.

Эва. Без тебя нельзя.

Хенрик. Я сорок лет молчал.

Анна. Как это жутко звучит. То есть жутко, потому что искренно... правдиво.

Хенрик. Так что же мне сказать?

Анна. Как это было!

Хенрик. Да ведь мы толкуем об этом весь вечер.

Анна. Что тогда произошло?.. Почему вы меня преследуете?

Маргарета. Никто тебя не преследует.

Эва. Кроме тебя самой.

Анна. Почему ты такой...

Хенрик. Я, наверно, такой, как почти все мое поколение.

Анна. Такой мертвый, папа... Мертвый, мертвый... Почему ты такой мертвый?

Хенрик. Я не мертвый!

Маргарета. Я тоже нет.

Эва. Мертвецов среди нас нет.

Анна. Я мертвая... И все-таки мне больно.

Пауза.

Хенрик. Что ты хочешь от меня услышать?

Анна. Я хочу, чтобы ты был живым, обнажился...

Маргарета. Если ты хочешь, чтобы отец стал раздеваться...

Хенрик. Поздно уже.

Маргарета. Я опьянела...

Анна. Что поздно?

Хенрик. Поздно возвращаться вспять... К нам... какими бы мы тогда ни были... (Пауза.) К моей матери, к местам, где мы были молоды, где все это что-то значило... Надо жить размеренной жизнью.

Маргарета. Если бы так.

Хенрик. Так много всего надо.

Маргарета. В моей памяти ты словно струйка дыма... на какой-то улице, в какой-то комнате... что-то светлое, быстро тающее, почти неуловимое...

Хенрик. Не помню.

Маргарета. А между тем мы сидим сейчас в прежней квартире, мы прежние люди — то есть ничего не изменилось, почти... только то, что дочери могут теперь обвинять...

Хенрик. Но все это кануло. Даже если что-то и произошло. Хотя хуже всего то, что как раз ничего не произошло.

Маргарета. Но это не кануло. Посмотри хотя бы на Анну — как она плачет, кричит, клянет. Ты никак не участвуешь ни в наших проблемах, ни в наших радостях, в тех немногих, что у нас есть...

Анна. И которые зовутся Эвой.

Маргарета. Ты всегда паришь в заоблачных высотах. (Анне.) Хватит соперничать! Я никогда не знаю, что у тебя на душе. Ты всегда носишь маску. Как тебя ни тряси... я не знаю, есть ли под ней кто-нибудь... кто живет, кому больно, кто что-то чувствует, чего-то хочет.

Хенрик. Ты что, хочешь, чтобы я тебя побил, повысил голос, грубил, валялся на полу, швырял книги, посуду, дрался?

Маргарета. Да, это лучше, лучше... Я бы не возражала.

Анна. А тебе самому никогда этого не хочется?

Хенрик. Нет. К сожалению, нет. Я бы сам себе казался смешным.

Маргарета. И вполовину не таким смешным, как сейчас, когда ты сидишь вот так... как пассажир. Встань, оторвись от своих трупов, горестей и уж не знаю от чего еще... Нельзя вот так просто слоняться... Надо иметь немножко воли, немножко... некоторый, как это называется... запал, хотя это противное выражение.

Эва. Ты хочешь сказать, курок?

Маргарета. Тьфу!

Анна. Точно, это она и хочет сказать.

Маргарета. Да нет же, мужское достоинство...

Анна. А это и есть курок. Ты же наверняка видела античные статуи с громадным взведенным курком, который указывает направление.

Маргарета. Не думай, что ты меня смутила, Анна, такие слова теперь ни на кого не действуют.

Анна. Очень жаль.

Маргарета. Я говорю о мужской решимости, о твердости, капельке отваги... И это вовсе не должно проявляться в грубости...

Эва. Мы понимаем, о чем ты.

Анна. Как ты можешь быть таким чудовищем?

Эва. Почему же ты вообще за него вышла?

Маргарета. Чудовищем? Мне приходилось раз за разом возвращать Хенрика к жизни, может, иногда не без твоей помощи. Но это было все равно что пытаться поднять с земли великана, я бегала вокруг, как лилипуты вокруг Гулливера, чтобы поставить его на ноги... а когда мне это наконец удавалось — хотя тут я немного преувеличиваю, — у меня уже не оставалось сил, чтобы понять, зачем все это было нужно.

Эва. Почему же ты вышла за него?

Маргарета. Потому что я... почему вообще выходят замуж... Потому что считала, конечно, что его люблю!.. Потому что я очень долго не хотела видеть, кто он на самом деле...

Анна. И потому он тебе так противен?

Маргарета. Нет, нет и нет!.. Он никогда не был мне противен. Никогда, никогда... Нет, я...

Анна. Презирала его?

Маргарета. Нет, и не презирала. Я не из тех, кто презирает.

Эва. Что же ты тогда чувствовала?..

Анна. Если вообще что-нибудь чувствовала.

Маргарета. Терпеть не могу это слово — чувствовать... У меня на руках был дом, двое детей,