Шрифт:
Закладка:
И всё-таки как быть с директором? Он пока ограничивается двусмысленными комплиментами, но она чувствует, что этим дело не закончится. А ещё она слышала из надёжного источника, что ни одна очередница из общаги не получила вожделенную комнату в Москве, не побывав в его подвальном кабинете. Дело в том, что он являлся председателем жилищной комиссии торга и непосредственно занимался ведением очереди и распределением комнат. Процесс был абсолютно непрозрачный, и можно сказать, что всё зависело от председателя. Остальные члены комиссии смотрели ему в рот и послушно поднимали руки. А комната – это свобода. Получив комнату, а следовательно, и постоянную прописку, можно бросить эту постылую непрестижную работу и устроиться, например, в «Интурист». Её возьмут – в этом она не сомневалась. Или поменять эту комнату на отдельную квартиру в Риге – несбыточная мечта любого совка! Вернуться на родину, но в новом качестве!
Она скучала по дому, Москва так и не стала для неё своей, а русские оставались чужими. При этом она готова была выйти замуж за русского, если он окажется достойным, но в массе своей они были ей неприятны. Её раздражали их взбалмошность, эмоциональность, расхлябанность. Этот имперский размах – догоним и перегоним! Ага, и будете голой жопой сверкать на весь мир. Куда разумнее прибалтийская сдержанность, семь раз отмерь – один отрежь, но наверняка, взялся – так сделай. А про культуру и чистоплотность она уж вообще молчит. А лучше всего, конечно, уехать за границу. В капстрану. Вот где рай на земле. За границу она бы уехала даже с таким, как директор. А за комнату? Ну, если бы один раз, то ладно. Но Валька-то уже сколько живёт, а комната только в перспективе. Нет, ну его! Она не сможет! И пусть держит свои шуточки при себе.
Обеденный перерыв закончился, и нужно было снова становиться за прилавок, где оголтелые толпы с мешками и котомками жаждут московского дефицита и её нервов. Их магазин был головным в торге, самая большая проходимость, самые свежие продукты. Место обязывало – прямо у выхода из метро «Октябрьская», в подножии огромного памятника Ленину, он должен был демонстрировать высокий уровень жизни советского народа, доступность всем трудящимся честно заработанных материальных благ. На самом деле он демонстрировал лишь нескончаемые очереди за этими сомнительного качества благами и образец социальной несправедливости – спецраспределитель, где к знаменательным датам ветераны Великой Отечественной войны и труда должны были получать праздничные продуктовые наборы, состоящие из сухой колбасы, импортного кофе и чая, даже красной икры в маленьких баночках и так, по мелочи: сгущёнка, гречка, шпроты.
Должны были получать – и получали! Вот только происходило это три-четыре раза в год: к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, ко Дню Победы, к Новому году, ну и, может, ко дню рождения Ленина ещё. В другое же время спецраспределитель на регулярной основе – еженедельно, а по некоторым категориям скоропортящихся продуктов и два раза в неделю – обслуживал совсем другую категорию покупателей – партноменклатуру, куда входило партийное и советское руководство города, то есть сотрудники Московского горкома КПСС и Мосгорисполкома, начиная от начальника отдела и выше с членами семей, от района – только секретари райкома и райисполкома. Может, и ещё кто, она не знала подробностей – обслуживали их специальные люди и в отдельном помещении, и были эти люди не из болтливых. Состав продуктов и цены на них приятно поражали воображение. Там имелась икра, но уже чёрная, красная, впрочем, тоже, севрюжина и осетрина – холодного и горячего копчения, слабосолёная лососина, дальневосточные крабы, северная рыба, балыки и буженина, колбасы разных сортов и наименований, свежайший, исходящий слезой тамбовский окорок – да чего там только не было! А молочка?! Ряженка, варенец, кефир, сметана, сливки – всё спецпроизводства, из особого цеха, молоко цельное, непастеризованное – со спецфермы. Сыр – под ножом таял! Спиртное, в том числе импортное. Кондитерка и шоколад – от запаха голова кружится! Она с глухой неприязнью вспоминала ту пару случаев, когда подменяла заболевшую сотрудницу и работала на разделке и фасовке этого изобилия, к покупателям её не подпускали. Хотела бы она быть причастной к той категории людей, что пользовались услугами этой кормушки? И это ещё не всё! Она знала, что существуют такие же спецотделы по шмоткам, специальные кассы авиа- и ж/д-билетов, театральные кассы. А она, помнится, два часа простояла в очереди на Рижском вокзале, чтобы билет домой купить, а в окошке сказали, что мест до Риги на две недели вперёд нет. Грёбаный социализм – ничего нет! Есть только лозунги. Их в изобилии: «Слава советскому народу – победителю!», «Слава КПСС», «Слава работникам советской торговли!» Вот это загнули, ха-ха-ха!
Так хотела бы она оказаться замужем за большим партноменклатурщиком? Она не знала. Когда представляла личное счастье, то оно выглядело высоким, белозубо улыбающимся молодым дипломатом – как Ромка, например, только постарше и уже упакованным, чтобы не переживать за будущее – своё и детей. А те, кого она из-за занавески видела у прилавка распределителя, больше походили на её директора – немолодые, некрасивые, с животами и мешками под глазами. И жёны у них соответствующие – толстые доярки, напялившие кримпленовые платья, с высокими причёсками и тяжёлыми серьгами в ушах.
Нет, надо возвращаться домой, не дождётся она здесь ни дипломата, ни комнаты. Но как вернуться? Она уже слышала злорадный шёпот за спиной: «Что, вернулась, покорительница Москвы? Не по зубам оказалась Первопрестольная?» А здесь засасывала безнадёжная рутина: работа – общага, постирать – приготовить – убраться. В театре три раза за два года была. И Москву знала не сильно лучше, чем когда приехала. А куда ходить? И когда?
Она тяжело вздохнула и машинально положила на весы кусок докторской, так же машинально добавив в уме двадцать грамм – она не зарывалась, работала очень аккуратно, но рублей пятнадцать-двадцать за смену имела. При этом пережила уже две
