Шрифт:
Закладка:
«Неужели на неё не произвела впечатление обстановка? И чё ломается, целку из себя строит? А впрочем, куда она денется? Не таких уламывал!» Уверенность росла по мере того, как крепкий дистиллят всасывался в кровь.
– Да, хотел обсудить твоё будущее. Ты что же, так и планируешь в продавщицах прозябать?
– А какие у меня есть варианты? Разве что замуж выйти.
– А-ха-ха! Замуж – это хорошо! Я как-то в жизни никогда не рассматривал такую опцию. За это надо выпить!
Он снова сходил к бару, пока она сидела в глубоком кресле. Кресло было удобное, вот только ноги задирались, и приходилось постоянно поправлять юбку, что не ускользало от взора директора, который всё чаще задерживал взгляд на её коленках. Она отказалась от «освежения бокала», он же щедро наполнил свой.
– За кого ж ты собираешься замуж выходить, если одна алкашня кругом? Гляди, чтоб этот муж тебе на шею не сел. А то заделает ребёнка, и будешь двоих тащить. Нормальных-то людей – раз-два и обчёлся. Ну, давай за правильное решение выпьем. Чтобы не ошибиться тебе в жизни! – и опять залпом осушил свой стакан, не дожидаясь, пока она хотя бы пригубит свой.
Она задумалась над услышанным. Он говорил понятные, разумные вещи. Да, собственно, он повторял её же собственные мысли, но ей почему-то неприятно было их слышать из чужих уст, тем более что она понимала, к чему он клонит. Она ещё раз оглядела его раздавшуюся фигуру, по-женски широкий таз, обрюзгшее лицо, потом представила, сколько девушек до неё вот так же сидели в этом кресле с бокалом в руке, заворожённо слушая похожие слова и вряд ли имея мужество ответить отказом или хотя бы поторговаться, когда их банально покупали. Помимо пряников, в его арсенале имелся и кнут. Она хорошо это знала. А потому стоит ли до этого доводить? Хоть и интересно послушать, во сколько он её оценивает, но лучше прекратить этот разговор, пока не поздно.
– Я пошутила про замужество. Мне двадцать только исполнилось, рано ещё. Я домой решила вернуться, в Латвию, – и она злорадно посмотрела ему прямо в глаза – что, выкусил?
Никакого решения ещё не было, но она хотела выбить главный козырь у него из рук – возможность шантажировать её проблемами на работе. Реакция оказалась непредсказуемой – Пётр Петрович даже чуть пошатнулся, когда до него дошёл смысл сказанного. Он отчётливо понял, что не имеет привычной власти над этой чертовски хорошенькой латышкой. А недоступное – как всегда, самое желанное. Отказывать же своим желаниям он давно разучился, да ещё алкоголь разжёг давно не испытываемую страсть. Нет, он должен её получить во что бы то ни стало!
– Ну это же детский лепет. Какая Латвия? Дыра эта Латвия. Вся жизнь только в Москве. Здесь всё крутится! И здесь у тебя есть прекрасное будущее. А я тот, кто его обеспечит! Ты не смотри на разницу в возрасте, у меня всё знаешь где? Вот тут! – он сжал толстый кулак, поросший неприятными чёрными волосами. Ей неприятно было всё, связанное с ним, и она не сдержалась:
– Простите, Пётр Петрович, но я не продаюсь за деньги!
– Да разве я про деньги? Деньги – пыль. Я тебе карьеру обеспечу, директрисой сделаю. В институт поступишь на заочное – я договорюсь. Комнату лучшую дам, а потом соседей отселю. Как королева в отдельной квартире окажешься на Ленинском. Подумай, в жизни раз такой шанс выпадает!
Он почти кричал и выглядел невменяемым – лицо побагровело, вены на шее вздулись. Ей стало страшно.
– Мне нужно идти! Извините!
Она попыталась встать, но тут пьяный любовник бухнулся на колени и пополз к ней, разбрызгивая из забытого в руке стакана.
– Что хочешь проси. Я всё сделаю! – с этими словами он достиг её коленей, отбросил стакан и принялся хватать за ноги, задирая юбку.
– Отпустите! Что вы делаете?!
Но опьяневший директор, казалось, совсем потерял разум – с каким-то животным рыком он повалил её обратно в кресло и принялся рвать колготки. В какой-то момент выплывшим из цепенящего ужаса сознанием она ощутила его тушу на себе – слюнявым ртом, дыша смрадным перегаром, он елозил по её лицу, а рукой сквозь порванные колготки вовсю орудовал у неё между ног.
В полном отчаянии, обезумев от страха, она, неожиданно для себя самой, со всей силы опустила зажатый в руке стакан на его плешивую макушку. Он вздрогнул всем телом и вдруг оказался необычайно тяжёлым. В панике, судорожно извиваясь, она выбралась из-под него. В голове пульсировала только одна мысль: «Убила!» Как бы не так! Пётр Петрович заворочался, издавая какие-то звуки, и в конце концов встал на четвереньки. Дожидаться развязки она не стала, пулей вылетев в дверь, которая, к счастью, оказалась не заперта.
Как оказалась на улице, она не помнила, осознав себя уже стоящей босыми ногами на ледяном тротуаре, с зажатыми в руке сапогами. Пальто осталось в раздевалке, но возвращаться за ним ей даже не пришло в голову. В очень кстати подошедшем трамвае она забилась в самый угол, чтобы редкие пассажиры не разглядели её порванные колготки и заплаканное лицо с размазанной тушью вокруг глаз. В общаге удалось проскользнуть незамеченной и сразу, не раздеваясь, юркнуть в постель, с головой укрывшись одеялом. Всю ночь она провела в каком-то полузабытьи, её колотил озноб, а мысль, что утром надо возвращаться в магазин, приводила в ужас. Но утром она догадалась померить температуру – оказалось тридцать девять, и она наконец с облегчением заснула.
Проболела она почти неделю, и это было с ней впервые с тех пор, как приехала в Москву. Соседки заботливо за ней ухаживали, забыв про распри. Ромка заходил каждый день, притаскивая фрукты и цветы, несмотря на то что они ещё до этого перестали встречаться. Это случилось по обоюдному согласию. Расставание было грустным и трогательным, и каким-то светлым. Впрочем, они остались близкими людьми. Он заходил, целовал её в щёчку, несмотря на протесты, что может заразиться, ставил всё новые цветы на подоконник возле изголовья и сидел, держа её за руку.
В один из таких дней она не выдержала накопившейся в душе тяжести и рассказала ему о том, что произошло, сначала всхлипывая, а потом уже ревя в голос. Рассказала – и полегчало, словно сбросила этот груз с души. Слушая её рассказ, он потемнел лицом, долго успокаивал, сказал, что всё образуется и чтобы она ничего не
