в 1986–1988 годах, Ельцин просто вынуждал Горбачева предпринимать большие усилия по укреплению авторитета. Однако в 1989–1991 годах он стал эффективно пресекать все попытки Горбачева вернуть утраченное доверие. Когда Горбачев в 1985 году только перевел Ельцина с позиции первого секретаря свердловской партийной организации на руководящую должность в Москве, он не понимал, какие неприятности на себя навлекает. Стратегия Горбачева по укреплению авторитета на тот момент все еще оставалась довольно консервативной, и в 1986–1987 годах он предпочитал сочетать радикализацию с контролируемым и эволюционным ходом изменений. Эта стратегия предусматривала создание новых политических арен и преобразование языка политики, но только с той скоростью, которую диктовал генеральный секретарь. Ельцин обнаружил, что темпы перестройки в каждой сфере остаются неприемлемо медленными.

Ельцин, Горбачев и этап смены власти (1985–1986)

Политбюро перевело Ельцина в Москву в апреле 1985 года, назначив его сначала главой отдела строительства ЦК КПСС, а затем секретарем ЦК по вопросам строительства. По его собственному признанию, он ненавидел эту деятельность, поскольку центральный партийный аппарат оставил ему слишком мало возможностей, чтобы управлять делами так, как он считал нужным. Хотя он трудился долго и упорно и доводил своих сотрудников до изнеможения своей одержимостью работой, он чувствовал себя на этой офисной работе как птица в клетке [Yeltsin 1990: 91]1. Горбачеву и Лигачеву стало известно о недовольстве Ельцина, и они решили перевести его на новый пост. Они позаботились о его назначении в декабре 1985 года первым секретарем Московского горкома партии, а это была одна из наиболее значительных должностей в стране; одновременно они сделали его кандидатом в члены Политбюро. Московская партийная организация, которой много лет руководил В. В. Гришин, во времена Брежнева погрузилась в трясину коррупции. Горбачев хотел, чтобы на этой должности был кто-то, кто смог бы очистить политический аппарат Гришина и придать московской парторганизации силы для дела административной и политической рационализации. Послужной список Ельцина в Свердловске подсказывал, что он мог бы это сделать.

Ельцин приступил к работе быстро, как мастер на все руки, каким он себя представлял. Невзирая на то что он боялся показаться провинциальным болваном в кругах столичной элиты [Ельцин 1990: 69][151][152], это его не сдерживало; он был полон решимости перевернуть Москву. Ему дали работу, напишет он позже, потому что Москва нуждалась в спасательной операции. По словам Ельцина, Горбачев «знал свой характер, был уверен, что я смогу разгребать старые нагромождения, бороться с мафией; имея определенный характер и мужество, смогу капитально поменять кадры». И Горбачев был прав, потому что «надо было начинать практически с нуля», потому что «было запущено абсолютно все» [Ельцин 1990: 84,85,91–93]. Далеко не ясно, хотели ли Горбачев или Лигачев, чтобы Ельцин перевернул Москву с ног на голову. Но Горбачев все же дал понять, что ищет серьезного человека, способного провести капитальный ремонт[153]. Ельцин как исполненный энтузиазма «штурмовик» взялся за работу с максимально полной отдачей.

Стиль руководства Ельцина в Москве напоминал его популизм в Свердловске, но популизм этот стал еще более масштабным и еще более угрожающим традиционным ценностям в контексте горбачевской политики «ускорения». Он ездил в автобусах и метро, совершал набеги на магазины в поисках товаров, хранившихся под прилавком, встречался с москвичами, долго отвечая на их вопросы. Он возил по городу членов муниципального партийного и государственного руководства, как для ознакомления, так и для ответов на вопросы общественности. Он призывал к более активной публичной критике недостатков. Он даже открыто объявил, что ходит в обычную поликлинику, а не в положенную ему по рангу кремлевскую больницу [Colton 1997: 572–578; Aron 2000: 135–170]. Так пуританин из провинции дал сигнал, что в город прибыл «человек из народа» – тот, кто не принимает традиционных способов ведения дел, тот, кто не будет рассматривать политику как полностью личное дело, тот, кто не принимает системы привилегий, благодаря которой куплена лояльность и сплоченность правящей элиты, тот, кто не поддерживает идею, будто коррумпированная московская знать партийных и государственных чиновников должна иметь иммунитет от разоблачения и ответственности. Это было в новинку для Москвы и стало глотком свежего воздуха для тех ее жителей, которые ожидали чего-то нового. В политическом плане это был горючий материал, выходящий далеко за рамки того, что говорил и делал Горбачев на этапе своего прихода к власти.

Популизм Ельцина как лидера в Москве был ленинским по духу, аналогичным хрущевскому после смерти Сталина. В главе второй, размышляя о раннем периоде жизни Ельцина и его руководстве Свердловском, я отмечал, как много общего существует между стилями Хрущева и Ельцина. Ельцинское руководство Москвой еще раз подчеркивает это сходство. Оба принадлежали к такому особому типу личности в рамках ленинской системы, как «штурмовик». Такой штурмовик открыто ненавидит бюрократию, не приемлет способность чиновников низкого уровня уклоняться от ответственности за невыполнение своих обязательств, пытается решить проблемы путем усиления давления на кадры (и кадровые чистки) и использует для выявления плохо работающих или коррумпированных чиновников комбинацию из управляемой пропаганды и мобилизации масс. Находясь на должности политического руководителя, штурмовик берет на себя ответственность за выполнение задач, что только усиливает его стремление к безотлагательному достижению результатов. Это чувство безотлагательности заставляет его становиться все более авторитарным, пытаться вдохновить людей на достижение казавшихся недостижимыми плановых целей, самоотверженно реорганизовывать бюрократию и искать универсальные средства для решения практических проблем. В конце концов, как и в случае с Советским Союзом Хрущева и Москвой Ельцина, штурмовик в итоге обнаруживает, что такие методы ограничены в своей возможности способствовать улучшению системных показателей или выполнению обещаний[154].

Хрущев пришел к власти, будучи готов расшевелить болото и заставить номенклатуру измениться. При этом в течение 1953–1956 годов он проявил многие из описанных выше тенденций. То же можно сказать и о Ельцине в Москве 1986–1987 годов[155]. Каждый из них дополнительно использовал штурмовщину как средство давления на соратников в руководстве, чтобы заставить их действовать по-своему. Так, Хрущев выходил к людям и призывал их быть более требовательными к чиновникам; затем возвращался на официальные встречи с элитой и призывал ее принять его политику, чтобы не столкнуться с гневом людей, которые, по его словам, становились все более требовательными! [Breslauer 1982: 37–38]. Так же и Ельцин заявил на собрании городской партийной элиты в январе 1986 года, через месяц после своего назначения первым секретарем московского горкома, что москвичи «не просто жалуются. Они возмущены» [Morrison 1991: 47; Aron 2000: 136–138]. Подобные отсылки к опасным настроениям масс