– А коли случилось – так и надо делать все, чтобы не повторилось, – невозмутимо заметил сержант. – Если у тебя на производстве чепэ случается, ты кому истерики закатываешь? Зеркалу? Или тому, кто под руку попадется? – Он посмотрел на часы, неторопливо, степенно поднялся и, прилаживая фуражку на голову, как бы вслух озвучил мысли: – Я Сергея-то видел. Мы с Галиной тридцать три года прожили, полстраны вместе объехали, двоих сыновей схоронили. И ни разу такого не было, чтобы друг друга обвинять. Не поддержать, не пожалеть, а, напротив, еще пальцем в рану потыкать. Ну и ну.

Махнув рукой, Остапчук ушел.

Четверть часа спустя Вера Владимировна, спокойная, с сухими глазами и даже, как не без удивления заметила Маша, со свеженаведенным румянцем, распорядилась вызвать к себе комсорга, парторга и начальника отдела кадров. Совещание (или выволочка) прошло ударно, заняло не более десяти минут. О чем говорилось – неизвестно, поскольку все проходило за закрытыми дверями при приказе «не соединять ни с кем». Но товарищи, выходя из кабинета, выглядели как после хорошего пропаривания при высокой температуре. Немедленно состоялись летучие митинги активов, протоколы которых зафиксировали решения о формировании самодеятельных рабочих групп охраны общественного порядка (единогласно, воздержавшихся не было). Тотчас из тех, кто нынче выходной, были сформированы патрули, которые отправились на улицы.

…Сорокин, для очистки совести еще раз осмотревший место нападения на Ольгу, с особым тщанием вымеряя расстояние до ближайших зарослей глупых васильков, наткнулся на дороге на одну из самодеятельных ватаг. Да еще застал при довольно гнусном занятии: гнали девчонку, разряженную, как на танцы, и с огромными синяками под глазами. Пельмень тащил ее за руку, приговаривая нечто вроде:

– Предупреждал я тебя? Вот и не обижайся.

А сзади еще подбадривал Анчутка, то хлопая в ладоши, то прямо прутом, сорванным с куста:

– Шевели, шевели копытами, а то сейчас как дам по филею да рогам!

Еще чуть поодаль следовали безобразники постарше – трое, все помятые, но бодрые, судя по всему поправившие здоровье у пивной цистерны на станции. Гоготали, отпускали такие шутки, что у капитана уши покраснели.

Девчонка, пусть и тащилась за Пельменем и подгонялась хамом Яшкой, пыталась сохранять вид снисходительный и высокомерный, точно королева крови, ведомая плебсом на гильотину.

Сорокин скомандовал:

– А ну, стой, ать-два.

Ватага встала.

– Ба, знакомые все лица. Бутов, Онопко, Лисин. Так-то исправляетесь?

– По силам, – развязно подтвердил шорник Бутов.

– А чего сразу… – начал было вечно обиженный Онопко, недовольный тем, что получил разнос в связи с протоколом, хотя осмотрительно свинячил подальше от дома.

Лисин же отметил основное:

– Пьяных нет, гражданин капитан.

– Вы – рты свои прикрыли и в сторонку, в сторонку. Желаю прежде с молодежью поговорить.

Старшие подчинились, младшие остались. Пельмень, ничуть не смущаясь, как человек, ощущающий собственную правоту, стоял и ждал обещанного разговора. Анчутка только прут выкинул. Девчонка таращилась и хлопала глазами.

«Ничего не понял», – признался сам себе Николай Николаевич и начал с главного:

– Что происходит? Что за прилюдное аутодафе? Почему унижаете человеческое достоинство, да еще девушки?

Пельмень возмутился:

– Кто тут девушка? Вы гляньте на нее, гроб размалеванный! Как ее к пищевым продуктам допускают!

Образованный Анчутка поддержал:

– Неправильное сравнение допустили, товарищ капитан. Мы, напротив, пытаемся образумить товарища Милу, напомнить о правилах приличия, перестать оскорблять общественный порядок…

– Чем же она, позвольте узнать, его оскорбила?

– Да вы гляньте на нее, – предложил Рубцов, – что тут может быть неясно-то? Морда разрисованная, как у…

– Андрей, штрафану! – предупредил Сорокин. – Толком поясните смысл.

Андрюха принялся объяснять:

– Да просто все. Ей неоднократно говорено: хочешь морду марафетить – воля твоя, в собственной комнате и за закрытыми дверями.

– И тут мы патрулируем себе, – подхватил Яшка, – а эта несознательная Милка направляется куда-то… или откуда-то? Пес ее ведает. В раскрашенном, оскорбляющем девичье достоинство виде, к тому же во, – он, совершенно не смущаясь, обвел руками предмет своего возмущения, – прямо средь бела дня титьки наружу торчат! Да и принюхайтесь.

Он потянул своим острым носом, как бы приглашая обонять смесь духов и чего-то спиртного.

– А ей никак нельзя, она с катушек слетает.

Сорокин остановил, терпеливо уточнил вопрос:

– Ну это дела житейские, совершеннолетняя, паспорт имеет. Я про то, что у нее с лицом, – он обвел пальцем собственный единственный глаз, – вы что, ее били?

– Ах это. – Пельмень, гоготнув, достал видавший виды платок, плюнул на него, потянулся к лицу девицы – та прянула было в сторону, но он предостерег: – Но, не балуй. – И, проведя сначала под одним глазом, затем под другим, показал Николаю Николаевичу следы краски на ткани.

– Не фингалы это, краска размазанная. Пытался я ее у колонки умыть, но такая стойкая зараза…

Старшие, державшиеся на разумном отдалении, довольно заржали, но Анчутка наябедничал:

– …Потом товарищ Лисин и предложил: маслом ее оттереть.

– Маслом? Каким маслом?!

Андрюха признался:

– Хотел сперва машинным, но потом побоялся. Сейчас следуем в промтовары, за постным.

– Пусть походит с постным рылом для разнообразия! – хохотнул Яшка.

Сорокин, косясь на Милу, попенял:

– И не стыдно вам? – Хотя не мог не признать, что дурочка эта и размалевана безобразно, и разодета неприлично, и в самом деле попахивает от нее спиртным, не поймешь – сегодняшним или вчерашним. – Ваша фамилия, род занятий?

– Самохина, кухонный работник, – густым, жирным голосом отрекомендовалась девица и, поняв, что уже можно, выдернула руку из Андрюхиной клешни. Тот скривился, но в присутствии законной власти не посмел препятствовать.

– Куда же ты, Мила Самохина, в таком виде? Или откуда?

– Это уж мое личное дело. У меня законный выходной, как его проводить – мне решать. А вы кто такой?

– Я-то начальник райотдела милиции, капитан Сорокин, – представился Николай Николаевич и искренне добавил: – Удивительно, что ты этого еще не знаешь. Давай сейчас отпустим твой конвой, я с тобой переговорить хочу.

– Выходная я, – напомнила Мила тупо, но бесстрашно и уверенно.

– Я ненадолго, – утешил Сорокин. – Отойди теперь ты в сторонку.

Она, поведя пухлыми плечами, подчинилась.

– Лисин, Бутов, Онопко, давайте-ка сюда.

Старшие приблизились, приводя в порядок неуставные лица, приглаживая вихры.

– Что это я вижу, дорогие товарищи? У самих еще старые протоколы, и снова куролесите?

– Ничего мы не нарушаем, – возразил Лисин, – не деремся, не материмся.

– Пацанов подначиваете на безобразия.

Онопко немедленно открестился:

– Никто их не подначивал, они сами…

– А вы должны были остановить, – не уступал капитан, – а не ржать, как мерины.

– Но если в самом деле девка меры не знает, – проворчал Бутов и немедленно получил