«Положим, это можно будет исправить. Как это там… по ходатайству трудового коллектива? Можно ученого Сорокина спросить. Ах да, или Альку… тьфу!» – не сдержалась, вспомнила.

Часто ли так бывает? Вот человек, с детства его знаешь, и говорит, бесспорно, правильные вещи, а ведь ничего с собой не поделаешь – аж выворачивает от ненависти наизнанку! Но, с другой стороны, не раз и не два Ольге попадались люди, которые постоянно ободряли да поддакивали, утешали, возвращали веру в себя – и кем они оказывались? Как правило, гадами и скрытыми врагами.

«Надо принимать горькое лекарство против зазнайства. Посмотри правде в лицо: терпения у тебя нет, самокритики – никакой, все поручаемые задачи выполняются или спустя рукава, или по-своему. То есть, по правде говоря, не выполняются… И кому ж такое сокровище сдалось, что на общественной работе, что на производстве?»

Дойдя до развилки, Ольга решительно повернула не к дому, а на тропинку, которая вела к железнодорожным путям, к Летчику-Испытателю, а там и до «дачи» Анчутки и Светки недалеко.

Пусть белоручка, костер разжечь сумеет. Никого она видеть не желает, ни перед кем плакаться не собирается. Посидеть, подумать, посмотреть на огонь – а там, может, все само устроится.

Жаль только, погода начала портиться. Ветерок крепчал, похолодало, и небо серело, затягивалось тучами. Но это ничего – может, набегут и разойдутся, а если и покапает – ничего, не сахарная, не растает. На «даче», по счастью, никого не было. Ольга знала, где припрятаны спички и припасено щепы на растопку. Костер получилось разжечь как раз тогда, когда начало моросить. Пристроившись на бревне, отполированном аккуратистом Яшкой, Ольга смотрела на огонь, на нарождающиеся угли, и мысли постепенно утишались, прекращали безумные прыжки.

Проносились поезда, и, как всегда, после великолепного гула да грохота воцарялась волшебная тишина. И дождь не усиливался, накрапывал ровно. От костра шло доброе тепло, пробиралось внутрь, под сердце, умиротворяя и успокаивая. Довольно долго она просидела, ни о чем не думая. К тому времени, как угли прогорели, заметно стемнело и дождь начал усиливаться.

«Пора идти», – решила Оля, старательно затушила огонь, специальной палочкой окопала очаг и отправилась через луг к дороге, по которой обычно ходили на станцию и обратно. За плечом, над сердцем огромного города, горело зарево, отбрасывая сполохи на небо окраины, окрашивая его в причудливые оттенки сиреневого, синего, темно-красного цвета. По левую руку стеной стояли сосны, как бы подпираемые густой порослью, которые шли по границе поселка Летчик-Испытатель, по правую шла железная дорога, и отполированные рельсы сияли под фонарями.

Оля, жалея хорошие туфли, скинула их, понесла в руках. Нагревшаяся за день земля и влажная трава холодили ноги, и приятно было проваливаться в теплые маленькие лужицы, в которые собирались дождевые капли. Вот только легкое платье быстро промокло и липло к телу.

Дождь полил как из ведра, и она прибавила шагу. Вот уже совсем рядом дорога. Ольга наклонилась, влезая в туфли. В это время кто-то с силой толкнул в спину, она упала лицом в жидкую грязь. Сверху навалились, рванули платье так, что горловина врезалась в шею. Оля судорожно вдохнула, липкая жижа забилась в нос. Она хотела закричать, но жесткий удар по затылку вбил лицо в грязь еще больше, полыхнули перед глазами слепящие взрывы – и пала тьма.

Она перестала дергаться, он перевернул ее на спину, заботливо оттер грязь с бледного лица, любовно поправил темные волосы, рассыпавшиеся от борьбы, пристроил на их черный бархат голубой цветок.

Красота. Пора наконец глянуть, что у этой куклы под платьем.

…Колька между тем часа два метался по району, пытаясь понять, куда она делась. Дома нет, в библиотеке прождал напрасно, сгонял даже на нервах по ту сторону железной дороги, где устраивали те глупые военные игры, когда потерялась Сонька. Нигде Ольги не было. Вспыхнула мысль: наверняка, как грозилась, к тетке Любе в Сокольники подалась – чуть что не так и домой неохота, Ольга всегда удирает к любимой родственнице, которая никогда ее не ругает, не воспитывает, все понимает и прощает.

«Ишак я, ишак! Вроде бы и слышал ее, и не слышал! Дались мне эти штрафные, касания! Отмахнулся от человека, добил, предал! Куда бежать, где искать?! А если вдруг…»

Он одергивал себя, ставил на место поехавшие мозги, но паника охватывала его, душила, точно на голову накинули мешок и затянули. Он уже почти бежал по дороге на станцию – и вдруг скорее почуял, чем заметил возню в кустах. Мелькнуло что-то светлое, там, за ветками: темная тень нависала над белой фигурой, человеческой, рука которой, тонкая, бессильная, лежала в луже…

Колька налетел, отбросил гада, стал пинать его, а тот извивался, полз, как собака с перебитой спиной, закрывая рожу руками. Потом вдруг взвыл знакомым голосом:

– Та за ше?!

Услышав эти слова, Колька совершенно озверел. Заорав:

– Цукер, падла! – навалился уже на лежащего.

Вдруг вокруг стало невероятно много народу. Кто-то спешил на шум, шлепал по лужам, где-то верещали: «Убивают!», «Пожар!» Кольке заломили руки, оттащили, плеснули в физиономию водой, отхлестали по щекам. Он матерился, вырывался, но какой-то мужик крепко его держал, спокойно приговаривая: «Не дергайся, не надо, покалечишься». В глазах прыгали бесконечные, как казалось, спины, лишь изредка между ними мелькало знакомое светлое платье, смятое, валяющееся на земле, как мусор.

Приближаясь, хрипло завывала «Скорая», и вот уже Маргарита Вильгельмовна, возвышая голос, требовала дать дорогу. Быстро осмотрев Ольгу, приказала:

– На носилки, в машину. Успокоительное и противостолбнячную. Склонившись над избитым, вздохнула обреченно:

– Опять? – И распорядилась: – Туда же. Осторожно.

Она собралась уже садиться в машину, но тут увидела Пожарского. Тот, несмотря на увещевания, на заломленную за спину руку, все вырывался, и изо рта у него шла самая настоящая пена с кровью. Маргарита Вильгельмовна хлестнула его по щеке, по другой и, убедившись, что в белых глазах Кольки появилось осмысленное выражение, изрыгнула громоздкое, скверно звучащее слово, потом предписала по-русски:

– Этому против бешенства.

– Что? – робко переспросила фельдшер.

– Пулю. Серебряную. – И, повернувшись на каблуках, пошагала к машине.

Фельдшер пожала плечами, попросила людей, удерживающих Кольку:

– Отпустите.

Тот, потеряв опору, плюхнулся животом на землю, стал биться об нее головой, как слепой шарить по грязи руками. Потом вдруг, точно спохватившись, принялся ощупывать собственные карманы, размазывая жижу по одежде.

Фельдшер приказала:

– Хватит. Нос вверх, открыть рот.

Колька